Шальные миллионы

Фрагмент из книги «Шальные миллионы»

Скопировать книгу…

Мысленно, в тайных думах, Амалия установила для себя год вдовствования. А дальше... В памяти перебирала всех знакомых мужчин и, к горькому сожалению, убеждалась, что ни один из них не подходил к её вкусам и потребностям. Муж её, известный в стране и за рубежом педиатр, профессор Воронин Дмитрий Владимирович, был на тридцать лет старше её, и круг их знакомых, состоявший из друзей и сослуживцев мужа, теперь мало интересовал овдовевшую женщину. Оставалось уповать на случай, и он, этот вездесущий случай, без которого ничто в жизни не обходится, подвернулся самым неожиданным образом.

Возвращаясь с работы, она на углу своего дома купила арбуз. Большой, полосатый. В сумке он не помещался, сетки у неё не было, – несла на руке, балансируя в такт шагам и чувствуя, что вот-вот уронит драгоценную ношу. Из-за спины вынырнул мужчина восточного типа с «дипломатом», протянул руку к арбузу, сказал:

– Позвольте, помогу!

И взял арбуз. И пошёл с ней рядом. Молодой, холёный, одетый в костюм из дорогой ткани. У подъезда отдал арбуз, с улыбкой поклонился:

– У нас на Востоке гостей приглашают в дом, но...

Он снова наклонил голову, развёл руки. Амалия растерялась.

– Заходите, – сказала неуверенно и негромко, боясь, как бы он не воспользовался приглашением.

На мгновение кавказец замешкался и вроде готов был отказаться, но потом решительно шагнул к двери подъезда.

– Благодарю, – сказал он. И вновь взял арбуз.

И они вместе поднимались на третий этаж. На поворотах лестничного проема Амалия выходила вперёд и тогда всей кожей ощущала на себе его взгляд, слегка краснела, однако не торопилась вновь с ним поравняться. Знала, что вид её сзади хорош: и талия, и прямая спина, и длинная шея. Но особенно хороши у неё ноги, хороши на редкость, так что всякий встречающийся ей или идущий сзади мужчина невольно заглядывается на неё. В прихожей он помог ей раздеться и какое-то время, – это продолжалось секунд десять, – стоял у двери и даже взялся было за ручку, собираясь уйти, но Амалия с некоторой робостью, как бы нехотя, проговорила:

– Проходите.

Открыла дверь в гостиную, пригласила в неё, а сама прошла на кухню. Она очень волновалась: незнакомый молодой мужчина, да ещё грузин или армянин, оказался наедине с ней в квартире, – о них, восточных людях, рассказывают такие страхи! Почти каждый день по телевизору показывают грабителей квартир, убийц, насильников, и почти все преступники – жители Кавказа и Закавказья. Они приезжают в Питер толпами, сколачивают шайки, образуют мафии. «Как это я осмелилась?» – думала на кухне, зажигая газ и ставя на плиту чайник. Поспешила в гостиную. Молодой человек только что сюда вошёл, приглаживал свои роскошные смоляные волосы, с нескрываемым восторгом оглядывая горки хрустальной, серебряной, золочёной посуды, дорогие картины на стенах, книги. Мебель тут была первоклассная, – он за такой гоняется много лет, по всем городам, готов платить втридорога, но нет, такой мебели не встречал, а здесь... Перевёл взгляд на ковёр – тонкой ручной работы, огромный, кроваво-красный. Всё здесь было дорогое и красивое. «Сколько же тут комнат?.. Наверное, и там так же красиво». Впрочем, это всё он думал, но делал вид, что богатство обстановки его не интересует, он привык и не к такому. На самом же деле такую роскошь он видел впервые. Сказал:

– Позвольте представиться: Тариэл Бараташвили.

– Амалия, – сказала она. – Тариэл? Я где-то слышала...

– Витязь в тигровой шкуре. Гордый и красивый принц...

– Ах, да, вспомнила. Изучали в школе.

Амалия поправила скатерть, зачем-то подошла к посудному шкафу, открыла его, но тут же закрыла, перешла к другому, взялась за ручку, но открывать не стала. Чувствовала, что гость впился в неё глазами, и оттого ещё больше терялась, решительно не зная, что ей делать.

– Вы посидите, а я сейчас, – сказала она, проходя мимо Тариэла и направляясь в кухню.

– Вы не беспокойтесь, – услышала она за спиной. – Не надо много хлопотать.

Речь его хотя и была русской и будто бы правильной, но слова он произносил на свой, кавказский манер. А она, очутившись уже в коридоре, подумала: «Не ведаю, что творю. Пригласила незнакомого кавказца. Он, может, на рынке торгует?» У неё от этой мысли голова закружилась, лицо вспыхнуло жаром, она окончательно смешалась, хотела вернуться, поблагодарить гостя и... «Но как? Как я ему скажу “уходите”?» Поставила чайник. Достала пирожные, варенье, несколько запечённых в тесте яблок с сахаром. Понесла в гостиную, поставила на стол.

– Будем пить чай.

И снова ушла на кухню, теперь уже с твёрдым намерением устроить чаепитие. Взяла чашки, розетки из самого красивого немецкого сервиза – тёмно-синего с золотом, и сахарницу, и позолоченные ложки. Хотела взять серебряные, но взяла позолоченные, расписанные кубачинскими мастерами. Всё положила на старинный серебряный поднос. Тариэл, увидев такое великолепие, распахнул глаза и рот приоткрыл от изумления. Но тут же пришёл в себя. Сделал вид, что и это ему не в диковинку. Чай он пил не торопясь и ел немного, аккуратно, во всём проявляя хороший тон и воспитание, даже в некотором смысле аристократизм. Говорил размеренно, не хвастаясь и даже будто бы забывая о своей персоне. Неназойливо выпытывал подробности быта хозяйки.

– У вас большая квартира, – три комнаты, да?

– Четыре, – уточнила она с явным удовольствием.

– Четыре? О!.. У меня в Тбилиси собственный дом, и в нём много комнат, но и людей в них живёт много: отец, мать, мои сёстры, братья. И дедушка живёт, и бабушка. У вас есть дедушка?

– Нет, у меня есть мама, но она живет на Украине.

Хотела сказать: «Я одна живу», но удержалась. Поймала себя на мысли, что ей хочется сказать о своём вдовстве, о том, что муж её умер недавно, что был он известным учёным, директором института и имел звание Героя Социалистического Труда. Квартиру она выкупила, теперь-то уж её никто не тронет. И о даче ей тоже хотелось сказать, – дача большая, в Солнечном, на берегу залива. Там есть тёплый кирпичный гараж, сауна сделана по первому разряду, как делали секретарю обкома, начальнику КГБ и другим высоким людям. Амалия думала об этом, но не говорила, однако сознание, что всё это у неё есть, что она всему хозяйка, – единоличная, единоуправная, – наполняло её сердце тёплой, радостной истомой. Он же с каждым вопросом узнавал о ней всё больше и, попивая чай и к её удовольствию похваливая его, всё нетерпеливее оглядывал стол. И вдруг приподнялся:

– У меня есть вино, дар солнечной Грузии.

Метнулся к стоявшему у двери «дипломату», вынул из него две бутылки – одну с коньяком, другую с вином в красивой золотистой упаковке. Амалия достала из шкафа две рюмки. Тариэл, не спрашивая, налил себе коньяк, а хозяйке вино. И предложил:

– Выпьем за встречу!

Амалия выпила. И тут же снова встревожилась: «Пью вино с кавказцем, на ночь глядя. С ума сошла!» Теперь она хотела бы узнать о госте, кто он, откуда, кем работает, зачем приехал в Питер. Подбирала слова, как бы легче, деликатнее подойти к этим вопросам. Но голова плохо работала. В ушах стоял шум, по телу разлилась приятная, расслабляющая волна. «Пьянею с первой рюмки! – испугалась она. – Но сейчас пройдёт. Это всегда так: первая рюмка ударяет в голову, а затем вино идёт легко, и даже коньяк пила, – и рюмку, и вторую, и третью, – и ничего! Я себя знаю». Тариэл, сверкая чёрными глазами, налил по второй рюмке, – и снова себе коньяк, а ей вина. «Молодец, – подумала Амалия, – не хочет меня спаивать». И смело выпила. Съела конфетку, пирожное, – ждала просветления головы, но вторая рюмка её вконец расслабила. И хотя голова перестала кружиться, будто бы даже немного прояснилась, но руки и ноги сделались ватными. И всё-таки было легко, весело, хотелось говорить и говорить.

– А вы к нам надолго? Если не секрет, – по каким делам?

– Я – научный работник. Приехал в университет, к профессору, моему руководителю.

Говорил спокойно, ровно, только вот глаза его, чёрные, круглые, как у ночной птицы, выжидающе и нехорошо блестели. «Научный сотрудник, – подумала она. – Это хорошо, очень хорошо. Человек моего круга». И зачем-то решила: «С таким не стыдно и появиться на людях, хотя он и грузин». Чувствовала во всём теле необычайную лёгкость, – такой никогда не было. «Вот вино... Будто бы возносишься на небо. Паришь в облаках». Не было страха, тревоги, была невесомость и радость, – такая, как в детстве, какую давно она не испытывала.

– Хорошее вино, но... странное, – сказала заплетающимся языком и засмеялась. «Не надо бы мне смеяться», – мелькала мысль, но и мысли были невесомы, в голове не задерживались. «В конце концов, я не девочка, могу распоряжаться собой, – думала она. – Да, конечно! – убеждала она кого-то, кто пытался ей возразить, призвать к осторожности. – Я хозяйка, я взрослая, и все вы убирайтесь вон!»

Тариэла видела как в тумане, – он словно разгоряченный конь посверкивал глазами и будто бы подавался к ней всем телом.

– Да что с вами, Амалия? – раздался его голос. В первый раз он назвал её по имени, назвал громко, и голос его отдался эхом, так, словно они были в церкви, под высокими сводами. – Это такое вино, «Абрау-Дюрсо». Так действуют первая, вторая рюмки, а если ты выпьешь третью...

«Ты выпьешь. Он зовёт меня на “ты”...» – думала она, но обиды не возникало. Да, да, конечно. Она не станет возражать. Вино и вправду хорошее. Выпила третью рюмку. Ждала, что голова прояснится, речь станет твёрдой, но после третьей рюмки в теле прибавилось воздушной лёгкости, и ей стало ещё веселее. Смотрела на Тариэла и смеялась, и куда-то летела, и не было в ее душе ни страха, ни сомнений.

Он медленно поднялся, подошёл к ней, – она инстинктивно выставила вперёд руки, а он вдруг стал опускаться и встал перед ней на колени. И она почувствовала, как руки его, – сильные, тёплые, – скользнули по чулкам, коленям. Амалия сжалась от пробежавшей сладкой лихорадки, схватила его голову, но руки были слабы. Не было зла, протеста, а было по-прежнему весело, хорошо. Ко всем другим детским радостным чувствам прибавилось знакомое волнение, – она часто, глубоко дышит, ворошит его волосы, обнимает голову... Он приподнял её, понёс в коридор. Толкнул первую же дверь, – в комнате стояли две кровати. Осторожно, как дорогую ношу, положил на кровать. И стал раздевать. Она и на этот раз инстинктивно съёжилась, будто защищаясь от удара, но он говорил, и голос её успокаивал. «Амалия! Ты не девочка, ты женщина, и я тебе нужен, как и ты мне».

«Девочка, тебе, мне... – было немножко смешно, но она не смеялась, слабо обороняясь, думала. – В самом деле... Сколько я буду беречь себя, и зачем? Наконец, я женщина и так устроена природой». С этой мыслью она прекратила сопротивляться. Знала, что она вся хороша. Расслабилась, давала себя раздевать. А он зажёг ночничок, не торопился. «Он уже не юнец, многих познал, – думала она, – так и должно быть, – без суеты». Обнажённым телом чувствовала щекочущий холодок, и чудилось ей, что она не лежит на кровати, – на мужниной кровати, – а летит всё выше и выше.

Позже в какой-то газете она прочтёт заметку «Коктейль для тёти Клавы». Из неё следовало: люди кавказские привозят в Россию вино с коварной для женщин смесью, угощают доверчивых дур и делают с ними, что хотят. Прочитала и возмутилась, но было поздно: Тариэл жил у неё на квартире, по утрам с «дипломатом», набитым книгами, бумагами шёл в университет на свои занятия. Вечером Амалия готовила для него ужин, расставляла дворцовый чайный сервиз цвета индиго с позолотой внутри чашек, вазочки, кувшинчики, а посредине ставила тульский самовар, расписанный хохломскими мастерами. Тариэл любил чаёвничать из русского самовара. Он со своих занятий заходил на Торжковский рынок, закупал фрукты, и они долго, по-семейному ужинали.

Тариэл заводил учёные разговоры:

– Ай-вай! Сдавал экзамены. Достался билет из Флавия: «Речь царя Агриппы к иудеям».

– Флавий?.. Видно, философ? Извини за невежество, – не знаю Флавия.

Амалия улыбалась, краснея. Она – кандидат медицинских наук, вдова академика – не знает Флавия. Но ей было приятно сознавать, что она не знает Флавия, а Тариэл знает, и многое другое знает этот молодой, сильный, красивый мужчина, ставший ей вдруг таким желанным. Вчера он ей рассказывал о новейших японских философах, позавчера – о Клеопатре. Правда, рассказы его коротки и несвязны: назовёт имя, книгу, год и место события – и замолчит. Мыслей не развивает, суждений или комментариев каких-нибудь нет. «Но это уж, – думала Амалия, – от бедности языка. Он же не русский, можно его понять. Вот если бы он рассказывал на родном, грузинском...»

– Флавий? Ты не знаешь Флавия? – удивлялся Тариэл, и его чёрные глаза загорались игривым блеском. – Он иудей, историк. Жил две тысячи лет назад, в тех же местах жил Иисус Христос. Там Христа и распяли, – затащили на крест, прибили гвоздями, – да, слышишь, – какой ужас! Мне бабушка рассказывала. Амалия слушала и улыбалась. В рассказах Тариэла причудливо переплетались книжный стиль языка с бытовым, разговорным, учёность – с почти детским примитивом. «И это у него от слабого знания русского», – заключала эти свои мысли добрая женщина. – А может, от природного стремления к юмору, игре, забавным импровизациям».

Два месяца пролетели, как один день. Потом они пошли в ЗАГС и расписались. В паспорте Тариэла появилась петербургская прописка. Он теперь меньше рассказывал про древних учёных, почти не заговаривал о занятиях философией, о докторской диссертации, – допоздна задерживался и приходил домой хмурый, озабоченный своей таинственной для Амалии жизнью. В обращении появилась жёсткость, иной раз становился чужим, злым и недоступным. Амалия обнимала курчавую голову, прижимала к груди.

– Ты сегодня устал, милый, – говорила ласково, едва скрывая тревогу зарождающихся сомнений. – Наверное, неприятности в университете?..

Скопировать книгу…

Дроздов И.В., 1999 г.

Приобрести все изданные книги И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу:

194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.