Про доблестную немецкую армию

Про немецкую армию или как я служил в Бундесвере

Я имел удовольствие провести 9 месяцев в детском саду с оплатой, с довольствием и обмундированием. Этот детский сад гордо именуется Бундесвер и является домом отдыха, совмещённым с игровой площадкой для молодых и не очень, и даже старых детишек. Немецкая армия, гы. Через 3 месяца учебки ты получаешь звание гефрайтер (типа ефрейтор), причём, независимо от заслуг или поведения, или уровня умственного развития; после 6 месяцев службы становишься обергефрайтером. Каждое звание несёт с собой около сотни лишних евро в месяц.

Вообще, с оплатой дело обстоит шикарно… В двух словах: так называемая зарплата составляет около 400 евро в месяц. Ежели казарма находится больше чем за 150 км от дома, то в день начисляют по 3 евро за отдаление от дома. Если ты при экипировке отказываешься от нижнего белья (трусы Хомер Симпсон стайл, майки и 2 голубые пижамы), то тебе выплачивают за это тридцатник, типа за то, что сэкономил Фатерланду расходы на трусы. Потом, опять же, если не жрёшь в казарме (многие из-за лени отказываются от завтрака), получаешь за каждую не принятую единицу пищи по 1,30 евро. Ну и плюс сотня в месяц за каждое звание, плюс к «дембелю» премия около 900 евро.

Служба же – тяжела и трудна. Многие новобранцы очень страдают, скучают по маме и ходят к казарменному священнику, который исполняет и роль психолога и принимает всех солдат, независимо от вероисповедания. Он имеет голос и может требовать того или иного, например, чтоб очередного разгильдяя отпустили на недельку домой из-за психического расстройства (и это, несмотря на то, что каждые выходные «солдат» отпускают домой – в пятницу в 12 «конец службы» и начало в понедельник в 6 утра, проезд оплачивается государством).

Сразу должен заявить, что дедовщина запрещена и преследуется, что ужас, хотя какая там дедовщина, если общий срок службы 9 месяцев? Никому из командного состава не разрешается притрагиваться к солдатам (конечно, в экстренных случаях можно, всё в уставе), не то, что бить или прочее. Разрешается только громко орать, и то без личных оскорблений, иначе рапорт и плакала карьера. Например, какой-нибудь додик из рядовых, не блещущий интеллектом не может правильно нахлобучить на свою башню головной убор и выглядит как турок или повар в своём берете. Унтер орёт на него: «вы (обязательная форма обращения) выглядите как пекарь! Сейчас же оденьте головной убор правильно! Исполнять!» Тормоз елозит своими клешнями по тыкве без видимого успеха, и поорав ещё немного, унтер подходит к нему и спрашивает: можно дотронуться до вас и поправить ваш берет? Если удод отвечает да, то унтер с любовью поправляет беретку. Если же удод не желает быть потроганным унтером, то он говорит нет (были такие случаи, это просто кошмар), тогда унтер идёт вдоль шеренги и выбирает какого-нибудь олуха у которого берет выглядит хорошо и отдаёт ему приказание поправить берет тому удоду. Вот такие пироги.

Однажды на учениях, когда мы играли в зарницу, несколько балбесов отстали и рисковали быть «застреленными» противником, наш унтер не выдержав заорал – «тащите же свои обкаканые задницы сюда». После, объявив перекур извинялся перед «камерадами», ссылаясь на то, что он был в эффекте возбуждения и потому ляпнул это сгоряча и не сердятся ли они из-за этого на него. Они сказали, что нет, и он возликовал. При таких условиях и немудрено, что один е…лан из моей комнаты (комнаты были для 6-8 человек) иногда плакал ночами и хотел к маме, прерывая своё нытьё словами что пойти в армию самое плохое решение в его жизни, и что он ненавидит себя за это и хочет домой. Остальные его утешали.

На учебке мы бегали, прыгали, занимались спортом вместе с унтерами, ибо устав гласит, что унтеры не могут требовать от солдат каких-либо спортивных занятий, которых они сами не делают… Так что, если бедняга унтер хотел чтобы мы отжались 20 раз или пробежали 3 километра на время, ему приходилось проделывать то же самое. Принимая во внимание, что унтеры не то чтобы тащились от спорта, мы не слишком напрягались. Ещё мы учились разбирать и собирать автоматы и ползать. Ну, и конечно, постигали теорию тактики и стратегии. Это были ещё цветочки. И хотя это было страх как трудно, оказалось, что после учебки ещё хуже. Служебный день выглядел так: с 5 утра завтрак, кто хочет, идёт, кто не хочет спит. Главное чтобы к построению, которое в 6 часов, все встали.

После переклички следовал приказ: по комнатам и ждать дальнейших приказов, которые иногда приходилось ждать неделями. Все расходились и занимались всякой ерундой. Кто спал, кто телек смотрел, кто в приставку играл (всё можно было привозить в казарму), кто читал, кто просто… И один доблестный эквивалент прапору (шпис) крался по коридору, врывался как ураган в комнату и сеял ужас, наказывая всех, кто не вёл себя подобающе приказу – сидя за столом на стуле ожидая приказа. Заставлял подметать и мыть лестницу или коридор, собирать фантики на плацу и т.д. Но фантазии у него было мало, так что коридор и лестница сияли, а фантики были на вес золота.

Потом в 17:00 следовал приказ: конец службы! И камерады весело устремлялись кто куда. Кто на дискотеку, кто в кино, кто бухлом закупаться. Единственно сильно угнетало то, что в комнате нельзя курить и бухать. Для этого нужно было идти или в специальное помещение на нашем этаже – с бильярдом и теннисным столом, или же х…ть в бар, находящийся на территории казармы. Вот так с невзгодами и прошли 9 месяцев, из которых 21 день официального отпуска, который было приказано взять под рождество.

Напоследок поведаю историю о том, как все разгильдяи немцы из моей комнаты имели счастье стать водилами танков и прочей херни и укатили на курсы в Баварию, а я остался совсем один и проспал однажды долгожданный приказ строиться и идти мыть и чистить танки (были мы танковая ракетно-противовоздушная часть с устаревшими Роландами 60-х годов).

Так получилось, что все ушли драить танки, а я, проспав ещё часик, проснулся и увидел, что никого из моей батареи в здании нет. Это кранты! Подумал я и не ошибся. Взвесив, что хуже: тариться в комнате пока они не вернутся, или попытаться пробраться в ангар к танкам незамеченным, я выбрал второе, и почти блестяще выполнил кампанию, но на самом подходе унтер, гад, меня запалил. Он спросил меня: почему я не пришёл вместе со всеми, я с лицом Швейка ответил, что не услыхал приказ выходить. Он прочитал мне короткую лекцию о том, как надобно себя вести солдату и приказал (о горе!) после конца службы задержаться на час у дневального и написать сочинение на тему «как правильно использовать послеобеденную паузу», что я и сделал, настрочив говно отчёт о том, что солдат должен блин чистить своё обмундирование и всю фигню, но никак не спать во время своей паузы. Прочитав сиё творение, унтер смилостивился и отпустил меня на волю.

Я до сих пор с умилением вспоминаю бытность мою в бундесвере и скорблю об идиотах немцах, не знающих как им повезло.

Пролог

На медкомиссии меня спросили, в каких войсках я хотел бы служить. Я ответил, что в десантных, на что мне сказали, что эти войска самые лучшие в Германии и служить там будет тяжело; на что я ответил, что занимаюсь боксом и вообще спортсмен, и мне ответили: а ну тогда конечно! Через два месяца я получил направление в Третью Танковую Ракетную Противовоздушную Батарею.

Начало

С рюкзаком и повесткой в книге я поездом приближался к месту своей службы. В повестке было написано что я должен явиться к 18:00 на вокзал местечка, в котором я буду проходить срочную службу, и меня заберут и доставят в казарму. Стояло также, что мне нужна двойная смена белья и два замочка, чтоб запирать свой шкафчик. Выйдя с вокзала в 17:00 я увидел армейский грузовичок и перца в форме около него. С готовностью протянув ему свою повестку, я понял что судьба не так благосклонна ко мне, как мне казалось. Он сказал, что он с другой части и что с моей части все давно укатили...

– Да... – сказал я. – Что же мне делать?

– Подождите ещё, может быть сейчас приедут опять.

Прождав до 18:00 я начал постепенно волноваться... Армия всё-таки, не начальная школа, опаздывать нельзя... В общем, отыскал я номер телефона и стал названивать дневальному. Он мне сообщил, что он не в курсе и что соединить меня с кем-нибудь, кто в курсе, он тоже не может, а советует мне добираться до казармы своим ходом. На вопрос «как мне туда попасть?» он положил трубку. Проведя опрос местных туземцев, я наткнулся на тётку, которой было по пути, и она сказала что скажет мне, на какой автобусной остановке выходить. Так я добрался, наконец, до казармы. Гефрайтеры, стоявшие на часах на входе, проверили мою повестку и паспорт и отнеслись ко мне благосклонно, объяснили, как и куда идти.

Придя в здание третьей батареи, я с ужасом увидел что мои будущие однополчане уже облачившись в сине-голубую спортивную форму бундесвера с фашистским орлом, уже бегают тяжело дыша и топая по коридору туда и обратно, а на них громко орёт маленький такой унтер, мне по плечо примерно. Злобно глянув на меня, он заорал спортсменам: хальт! цурюк! нохмаль! Поднималась пыль. Канцелярский хмырь в погонах неучтиво спросил меня, откуда я появился. Я, проявив находчивость, заявил, что с вокзала. Он удивился, но, поразмыслив немного, сообщил, что ничего не может для меня сделать, так как я, по всей видимости, не туда попал, так как состав батареи полностью укомплектован, и все рекруты на месте с двенадцати часов дня. Ознакомившись с содержанием повестки, он удивился ещё больше. Странно – сообщил он мне – тут написано, что вы должны явиться к нам. Я тактично промолчал.

Хмырь завис на какое то время, потом сказал мне подождать и, исчезнув на пару минут, появился снова, приведя с собой ещё одного хмыря в погонах, с которым они стали рассуждать о том что де бардак, почему мы ничего не знаем про него, а его к нам прислали и т.д. Ничего не решив, они решили продолжить свою дискуссию наедине, а меня послали в комнату номер 168, заверив меня, что они во всём разберутся. Так началась девятимесячная история моих мытарств... Кстати, интересно, почему именно девять месяцев? Это аллегория? Типа после этого становишься человеком или заново рождаешься? Не знаю.

Дело было так, что послать меня в комнату послали, но разбираться, откуда я взялся и почему не числюсь у них в бумагах, не стали, видимо, устали думать, так что когда мы на следующий день отправились на экипировку, всех вызывали пофамильно, пока я не остался один. Потом хмыри со склада напряжённо думали: как же так? Что должны были получить обмундирование 52 человека, а приехали, почему-то, 53... В конце концов, я, конечно, всё получил, но длилось это на час дольше, чем было запланировано...

На следующий день во время утренней переклички произошёл первый армейский инцидент. Мы стояли в коридоре и орали «здесь» унтеру, выкрикивавшему фамилии, когда между строем и унтером прошёл молодой человек нашего призыва, но в гражданке и с руками в карманах. Унтер, на время потерявший дар речи, всё же справился с собой и зычно стал орать на него, мол, что такое, построение что ли не для вас, руки из карманов, быстро переодеваться в форму, две минуты, пошёл! А доблестный воин ответствовал гордо: «Я больше не хочу быть солдатом».

У унтера отвисла челюсть. «Что такое?» почти сентиментально спросил он. «Я только что ходил в канцелярию к капитану и подал заявление об отказе от военной службы, потому что мне не нравится быть солдатом», – отвечал уже бывший теперь солдат. «Но это же всего-навсего второй день службы, вы же ещё не разобрались во всём» – пролепетал унтер. «Нет», – твёрдо сказал отказник, – «солдатом я больше не буду» и удалился по коридору. Через двадцать минут он с вещами покинул казарму навсегда, чтобы заступить на альтернативную службу в какой-нибудь больнице для душевнобольных или доме престарелых.

Боевой дух батареи пошатнулся... Унтер тихо грустил.

Прошло где-то десять дней службы. Пообвыкли. Познакомились. В моей комнате было шесть человек вместе со мной. Один огромный накаченный добродушный простак, два хилых нытика, один очкарик – интеллигент, и поляк, с которым мы сразу нашли общий язык. По утрам перед завтраком занимались спортом – выходили в коридор делать зарядку – отжимались вместе с унтером, приседали, любимым упражнением было прижиматься спиной к стене как бы на стул садясь, чтобы колени были согнуты под прямым углом и стоять так всем взводом (унтер, конечно, тоже), пока несмотря на грозные окрики унтера первый не свалится на пол. С непривычки ноги, конечно, уставали и тряслись, но первым падал один и тот же – толстяк с лицом дауна из соседней комнаты, которому в будущем предстояло несчастье попасть в комнату ко мне и тяжко страдать от моей русской натуры.

После зарядки – уборка комнаты и вверенной к уборке территории (у нашей комнаты это был коридор и лестница), потом завтрак, потом или теория, где нудно и долго о чём-то рассказывали, и нужно было бороться со сном, или практика – ползание или беганье по полю в противогазе и без, автомат G3 – сборка и разборка, и прочее часов до десяти вечера с перерывом на обед и ужин, потом опять уборка и отбой. Немцы страдали. «Они не могут когда на них орут... Никакой личной жизни, в любой момент могут приказать что-то делать и ты должен это делать», жаловались они. Я смеялся и говорил что это всё игрушки... Они дулись.

Когда мы в очередной раз чистили автоматы – стоя в коридоре спиной к стене, разложив детали на стуле, стоявшем перед каждым, один из наших нытиков прислонился спиной к стене, не заметив идущего по коридору фельдфебеля, и тут началось. Как в американском кино прямо, я с трудом сдерживал смех. Фельдфебель подошёл к бойцу, максимально приблизил свой боевой оскал к его печально-испуганной роже и начал орать, мол стена сама стоит, её не надо подпирать, вы откуда такой, может вам коктейль принести, а ну не отшатывайтесь без приказа, смирна! Орал, надо сказать, профессионально. Громко и грозно нависая над бойцом, пока тот не упёрся затылком в стену, после чего сказал вольно и пошёл дальше.

У нытика на лице был написан животный ужас, дрожали руки и колени, мне казалось, что он сейчас зарыдает. Но зарыдал он только ночью. Меня разбудили всхлипывания и взволнованный шёпот. Ганцы, сгрудившись вокруг его кровати, утешали его и спрашивали в чём дело, он рассказывал что он не выдержит такого, что так с ним ещё никто никогда не обращался, что он хочет домой или умереть. Меня распирало, но я из человеколюбия сдерживался, чтобы не поранить душу впечатлительного бойца своим истеричным хихиканьем ещё больше.

На следующий день была теория... Нам рассказывали первый закон устава – камерадшавт. Типа все комрады, должны уважать друг друга, помогать и т.д. Рассказали интересный факт, что каждый в ответе за государственное имущество, данное ему напрокат, и что каждый должен всегда держать свой шкафчик на замке, даже когда он находится в комнате и отпирать его только в случае необходимости. Если же по разгильдяйству ты забыл запереть шкаф, то это в армии преступление, называемое «подстрекательство к краже», и что если у тебя что-нибудь сопрут, то виноват не тот, кто спёр, а тот, кто не заперев свой шкафчик, его на это дело соблазнил.

В это время к нам в учебное помещение заглянул фельдфебель, подозвал лёйтнанта, открывающего нам поразительные глубины немецкого устава, к себе, и что-то прошептал ему на ухо. Лейтенант громко воскликнул: как? не может быть! Но, взглянув ещё раз на застенчивую рожу фельдфебеля, должно быть решил, что может, поэтому сказал нам сидеть и ждать и поспешно убежал. Прибежал он через пару минут, причём на нём лица не было, и сказал, что всё, полный аллес, террористы напали на пентагон и на центр мировой торговли, и чтоб мы живо бежали обедать, на всё про всё пятнадцать минут, потом опять назад и там нам скажут что дальше.

Быстро и взволнованно мы пытались что-нибудь сожрать за десять минут, в то время как по всей казарме царила паника и хаос. Толпы солдат бегали туда сюда по двору и плацу, кто-то что-то без умолку орал, а над всем этим вилась плотная туча каркающих ворон. Среди немцев было уныние... Всё, война, – уныло сказал один. (Уж очень живописно все бегали и орали, наверное, так и бывает когда начинается война).

– Я воевать не пойду! – сказал один.

– Да, мне больше делать нечего, – другой.

– И я тоже... Если война, то сразу на поезд и домой, заберу родителей и в Гренландию, там ничего не будет, – уверенно заявил третий

– А ты, русский? – спросили меня.

– А я чё, что прикажут, то и буду делать, – честно ответил я, – хотя, даже если война и будет, нас никуда не пошлют.

Но доблестные защитники своего Фатерланда сказали, что всё это фигня, не пошлют сразу, так потом, и вообще, всё это они в гробу видали и что надо сразу валить. Не дожрав, мы побежали в телевизионную комнату, где без остановки под синхронное аханье военного персонала показывали как самолёт влетает в небоскрёб. Цепляло. Растерянные, испуганные лица кругом.

Заорал унтер, сообщив, что через 5 минут общее батальонное построение во дворе, форма: берет и шинель. Подполковник, командир батальона толкнул пламенную речь о мировом терроризме, который проникает в мирную жизнь и губит тысячи жизней мирного населения, и что так это не пойдёт, с ним надо бороться. Вот видите! – взволнованно шептались вокруг. Также подполковник поведал нам что Канцлер Шрёдер уже отреагировал и пообещал любую возможную помощь американским союзникам в борьбе с терроризмом в своём телевизионном сообщении. По рядам проносится вздох.

После речи нам приказали опять идти в учебное помещение и ждать там. Минут через 20, когда бедные бойцы уже изнывали от неведения, что же дальше будет, пришёл лейтенант, и как ни чём не бывало, продолжил лекцию. За окном всё так же бегали, но уже не так быстро, и не орали так громко... Уже потом я подумал, что вероятно офицеры соревновались в оперативности, кто быстрей соберёт своих и толкнёт свою пламенную речь. Лекция шла ещё часа два, движения за окном понемногу прекратились, и ничего не мешало мирному виду обычной немецкой казармы, стоявшей на защите мирового общества от мирового же терроризма, и наполненной солдатами, готовыми на любые потери во имя мира и защиты отечества…

Читать полный текст статьи…