Похищение столицы

Фрагмент из книги «Похищение столицы»

Скопировать книгу…

Пётр Трофимович, известный в своей стране и за рубежом литератор, вёл подробные описания всех событий, происходящих в его семье. Из этих заметок он со временем намечал соорудить роман с традиционным названием «Хроника моей жизни». И сейчас без каких-либо особых намерений вынул из стола толстую тетрадь, датированную 1972-м годом, раскрыл наугад страницу, читал:

«С некоторых пор стал замечать основательные перемены во всём укладе жизни нашей семьи: моя дочь, Вера, меня дичится, редко заходит на оба этажа башни, в которой я живу, не варит и не подаёт кофе, когда ко мне заглядывают живущие по соседству братья-писатели или кто приезжает из Москвы. Жена моя, Нина Николаевна, всё чаще недомогает, лежит на диване у себя в спальне. А недавно, перед тем как ехать на работу, вызвала скорую помощь и ей сделали укол от давления. Врач выписал больничный, и Нина почти две недели не была на службе. В это-то время я и подступился к ней с вопросом:

– Мне кажется, ты чем-то взволнована. Вот теперь у тебя долго держится давление. Что происходит? Почему ты мне не говоришь?

Нина любит отдыхать в моём кабинете и сейчас сидит у горящего камина и читает недавно изданную книгу знакомого писателя, которую тот подарил мне. На заглавном листе под своим портретом автор начертал автограф: «Дарю тебе своё скромное чириканье, которое ты, скорее всего, едва расслышишь. Подписывать автограф не стану, потому как для тебя и твоей биографии моя подпись мало чего скажет».

В этом автографе – весь автор с его лукавством и амбициозным характером и тайным стремлением намекнуть на свою исключительность. Он был не столько талантлив, сколько тщеславен; у него хорошо складывалась карьера: он недавно был назначен заместителем главного редактора «Огонька» и, может быть, потому позволил себе и эту слишком уж заметную игру с писателем, которого считал старомодным, не популярным среди молодёжи и по этой причине не имеющим будущего.

Нина сделала закладку в книге, положила её на полку камина. И долго не отвечала на мой вопрос. Смотрела перед собой, думала. Потом повернулась ко мне, тихо сказала:

– Стоит ли тебе обо всём говорить? Ты тоже разволнуешься, перестанешь работать.

– Да уж, спокойствие нашему брату необходимо; сильные мысли не живут в ералашной голове, а если ты поэт, то рифма и вовсе бежит от психопата. Недавно мне Володя Фирсов признался: «Стихи не идут, рифма в голову не лезет». – «Что так?» – спросил я. А он говорит: «Психую много. Да и пить стал больше. Поэзия, как пчёлы, – пьяных не любит». Ну, признавайся: чем ты встревожена? Будем тревожиться вместе.

Нина не сразу, но заговорила:

– Верочка нам с тобой сюрприз преподнесла: забеременела. Не знаю, что и делать.

– А и делать ничего не надо: я против абортов, пусть рожает. И незачем городить из этого проблему, не надо её пилить, журить, упрекать. Случилось, так случилось. Наше дело – поддержать девочку в её трудном положении. Ведь ей только в прошлом месяце восемнадцать исполнилось. Мать должна выносить ребёнка в радости. Вот ты и создавай эту атмосферу радости.

– А отец ребёнка? Он тебя не интересует? Ты даже не спрашиваешь, кто он и будет ли он ей мужем?

– Чего же тут спрашивать? Надеюсь, ты сама расскажешь.

– Суданец он, иностранный студент, – обожгла Нина нежданной новостью.

– Суданец? Это, как я понимаю, чёрный?

– Ну, не совсем чёрный, однако и не белый. Вроде бы араб он. Одним словом, студент из Судана. Африканец. Но ты обещай помалкивать. Боится Верочка твоего гнева. Знает она, как ты относишься к смешанным бракам. Твой последний роман она, кажется, уж в третий раз перечитывает, а там ты ворошишь эту проблему.

– Да уж, хорошего тут мало. Но я и в этом случае против аборта.

– Не будет она делать аборта. Оба они хотят ребёнка.

– Так, значит, замуж пойдёт? В Судан поедет?

– До Судана ещё далеко. Ахмет-то её на первом курсе учится, а впереди ещё пять лет, затем два года практики в больнице. А там у него аспирантура. Он, видишь ли, профессором хочет стать, студентов у себя на родине учить.

И потом, помолчав, Нина добавила:

– Ахмет из богатой семьи, у него старший брат какой-то важный чиновник, часто у нас в России бывает. Торговые договоры заключает.

– Ну, что ж, если у них любовь, так и пусть живут. Приглашай его в гости, будем знакомиться. Делай вид, что ничего не происходит. По крайней мере, я эту историю в проблему превращать не собираюсь.

Нина взяла в руки книгу, но читать не торопилась. Смотрела на огонь в камине, думала. Затем заключила:

– Не родная она нам, вот ты так и говоришь.

Я тогда вскинулся:

– Ну, а это уж ты напрасно. Об этом-то как раз и нет моей мысли. Верочка давно прикипела к сердцу. Зови Ахмета, и пусть они сами решают свою судьбу. А если и не сладится их союз, горевать не станем. Себе возьмём парня, воспитывать будем. Только, признаться, не думал я, что наша Вера, умница и во всяком деле рассудительная, выкинет такой фортель. Не гадал, не чаял.

– Почему парня? – грустно улыбнулась Нина. – Может, девочка родится.

– Парень будет. Сына Бог не дал, так пусть внук будет.

Пододвинул лист бумаги, давая понять, что говорить об этом больше нечего. И незачем терзаться, нагонять себе давление. С её-то нервами и сосудами надо уж давно бы научиться держать удары судьбы и не расклеиваться. В судьбу, как и в Бога, надо верить».

Трофимыч сунул дневник в стол и склонился над белым листом.

Вера была дочерью младшей сестры Нины. Её мать умерла при родах, а отец пил, не имел квартиры – вот и пришлось взять к себе племянницу. С тех пор и росла девочка в их семье. И никто из близких друзей и соседей не знал, что дочь у них приёмная. Не знала об этом и Вера.

Ахмет и Верочка учились на одном курсе; поначалу суданец ухаживал за Вериной подружкой Соней, и Вера даже помыслить не могла, что когда-нибудь станет объектом обожания Ахмета. Она хорошо училась, была стипендиаткой, но внешне ничем не выделялась. И одета была простенько, украшений не носила. Она была из разряда девушек, которые не сразу бросаются в глаза, но если к ним приглядишься, начинают тебя привораживать. И чем дольше с ней общаешься, слушаешь её и на неё смотришь, тем больше к ней прикипаешь.

Случай свёл их на узенькой дорожке, по которой они пешком ходили домой из университета. Вера жила в доме неподалёку от общежития иностранных студентов, и они каждый день, проводив Соню до метро, сворачивали на тротуар, по которому через десять-пятнадцать минут пути оба оказывались у подъездов своих домов. Вначале дружески болтали о том о сём, и было им весело, легко – ведь их ничто не связывало.

Вера знала, что Ахмет имеет к Соне серьёзные намерения, и та с радостью предвкушала момент, когда они, поженившись, сядут в самолёт и помчатся в далёкий Судан, где у Ахмета большая семья, дворец на берегу Нила и важный брат. Два-три раза в год этот брат приезжал в Москву, и тогда к университету подкатывал длинный, сверкавший лаком автомобиль с иностранным флажком и Ахмет с Соней ехали к ней домой. Старшая сестра Сони жила в Америке, и Соня мечтала куда-нибудь уехать «из этой страны», как она звала свою Родину, а потому к Ахмету относилась с нежностью, считала его подарком судьбы.

Вера иногда спрашивала Ахмета:

– Когда у вас свадьба? Я ещё ни разу не была на свадьбе! Надеюсь, пригласите?

Ахмет называл сроки, но потом стал отодвигать время свадьбы и на вопросы Веры отвечал сдержанно и будто бы неохотно. Вера заметила это и перестала спрашивать. Ахмет не торопился идти домой, шёл медленно, растягивая время общения. Однажды предложил ей зайти в ювелирный магазин и тут, стоя у прилавка, робко проговорил:

– Хочешь, куплю тебе подарок?

– Подарок? Мне? С какой стати? Ты купи подарок своей невесте. А я помогу тебе выбрать.

Смотрели перстни, броши, серьги, но Ахмет подарка не купил.

– А ты скупой, – сказала Вера.

– Нет, я не скупой. А только подарок Соне покупать не хочу.

Вера пожала плечами, и они вышли из магазина.

1972 год! Теперь двухтысячный. Двойка и три ноля. Три ноля бывают раз в тысячу лет!.. Кто из сверстников Трофимыча думал дожить до такого года? Помнил он, как офицеры в перерыве между боями, радуясь, что после жаркой схватки уцелели, сидели на бруствере окопа и кто-то сказал: «Интересно будет: если кто-то из нас уцелеет на войне и будет потом жить этак лет до пятидесяти?..» Дальше такого срока не шли и самые смелые мечтания. А тут – 2000-й!.. Где-то они теперь, его однополчане? Ведь не один же он дожил до этих трагических в истории русского народа трех нолей?..

Нина не дожила. Умерла в декабре 1997-го. Верочка с Ахметом живут в мире и согласии. У них, как и ожидал Трофимыч, родился мальчик. Они назвали его не по-русски и не по-судански – Артуром. Он, как и его отец, закончил аспирантуру и два года работал в Химической лаборатории, но её закрыли и Артур очутился без работы. Сейчас он в спальне, прилегающей к кабинету Трофимыча, и вот уже трое суток из неё не выходит. Пережил жесточайший стресс и теперь никак не может оправиться. Вместе с одним бедствующим поэтом, живущим неподалёку, они подрядились отделать под европейский стиль три комнаты в трёхэтажном особняке, приобретённом недавно армянами. Трудились два месяца, а когда пришло время сдавать работу и получать деньги, хозяин с холёной и наглой физиономией стал кричать:

– Это работа – да? Вы называете это работой?.. Я прикажу всё переделать! А вы скажите спасибо, что я не беру с вас штраф!.. Убирайтесь отсюда!

– Но вы же ничего нам не говорили, – возразил поэт. – Видели, как мы отделали одну комнату, другую и – молчали.

– Убирайтесь! – заорал хозяин. И толкнул поэта.

Но поэт размахнулся и ударил его по уху, – да так, что тот свалился. Набежала охрана, русские здоровенные парни, и стали избивать своих собратьев. Двое били Артура, а толстая как бочка хозяйка кричала:

– Бейте, бейте их, но не до смерти! – отвечать придётся.

Из других комнат выбежала старуха, и тоже толстая. Эта вопила:

– Турка бейте, турка. Такой меня в Армении ножом резал!

Поэту сломали ключицу, ударили ботинком в низ живота. Артур оттащил его на дорогу, и железная калитка усадьбы, щёлкнув замками, захлопнулась. Артур отвёз товарища в больницу. Вернувшись домой, поднялся в кабинет деда, сказал:

– Позволь мне полежать у тебя в спальне. И никому не говори, что я тут.

– Пожалуйста, но что с тобой? Ты весь в синяках.

– Ничего, протру лицо спиртом – пройдёт.

– Ты с кем-то подрался?

Артур опустил глаза и долго сидел молча.

– Армяне так заплатили за работу. Должны нам по пять тысяч долларов, а мы получили – вот...

Артур тронул лицо рукой.

– Поэта в больницу отвёз.

Трофимыч поднялся из-за стола:

– Это никуда не годится. Надо принять меры!

Артур согласился:

– Надо, конечно, но какие? У них деньги, охрана, милиция и прокурор... – все куплены. Ты же знаешь: они рынки контролируют. Мафия!

Трофимыч вернулся на место, задумался. А внук спокойно проговорил:

– Скверная история, ну, зато я урок получил. Ты знаешь, как я страдал и возмущался, когда милиция, принимая меня за кавказца, по десять раз на день проверяла документы. Я из-за этого в Судан собирался ехать или в Америку, а теперь... вдруг понял, как права милиция. И вовсе не осуждаю русских. Грузин этих, армян и прочих азиков не только проверять, а и гнать из Москвы в шею надо. А что милиция под горячую руку меня с ними путает – что же делать, если на них похожим уродился; готов и пострадать, но только чтоб их не было в нашей столице. Я-то москвич и у меня кроме Москвы другого города нет, а у них Ереван есть, и Баку, Тбилиси. Пускай дома живут.

Артур говорил тихо, но душа его чуть не плакала от обиды. И дед услышал боль его сердца. Тихо заговорил:

– Ладно, сынок. Из-за денег не убивайся. Такой вот они народец. Впредь умнее будешь, деньги с них вперёд надо брать и работу по частям сдавать, и под расписку. А сейчас ты иди и отсыпайся. И не рви душу. В жизни бывает всякое. Я на войне пять раз был ранен, а видишь: живу и тружусь до сих пор. И денег за свои книги совсем не получаю. Демократы голодом решили извести русских писателей, а мы не сдаёмся. Надо учиться держать удары судьбы. И из каждой свары выходить повзрослевшим и сильным. Иди, сынок, отдыхай.

Трофимыч любил внука, видел в нём осуществлённую мечту иметь сына, и Артур платил ему нежным сыновним чувством. Подошёл к деду, обнял его и, прижав к себе седую голову, долго стоял так. Потом отправился в спальню. Была средина мая, яблони накрыли сад белым облаком, в рост пошёл картофель, вокруг бассейна и у бани сочно зеленели молодые побеги крапивы. Трофимыч работал, Артур лежал у него в спальне. К отцу зашла Верочка. Одета во всё самое лучшее, глаза блестели каким-то внутренним возбуждением, на щеках румянец.

– Через два часа к нам приедут гости!

Отец поднял на неё усталые глаза:

– Я никого не звал; видно, приедут твои гости?

– Да, будет брат Ахмета и с ним ещё какой-то олигарх.

Вера пошла вниз, а Трофимыч вспомнил вчерашний разговор с внуком. Артур сказал:

– Я всё время думаю, как им отомстить.

Трофимыч посоветовал:

– Я тоже думал об этом, но потом решил подождать немного. Время действий не пришло; народ оболванен и усыплён телевизионным вороньём. В этом сатанинском ящике сидят те же инородцы, но только злее и коварнее. Простой русский человек их ещё не знает. Не видит он даже и того, что Москву у него отнимают. Где-то я читал: в Москве и Подмосковье одних только кавказцев полтора миллиона живёт. Питер тоже наполовину заселили, а теперь и на всю нашу землю замахнулись. Людям всё чаще является мысль о войне. Без войны нам не очиститься, не прозреть. И войн, как я думаю, будет много. В том числе и с американцами. Они точат нож и скоро на нас полезут. Им неймётся учинить на русской земле Большую Югославию. И, видит Бог, многое у нас им удастся порушить. Может случиться такой армагеддон, какого свет не видел.

Но ум американцев слаб, они не могут просчитывать дальние результаты. А там, вдалеке, за пожарами войн и разрушений, виден зверь, который им сломает шею. Зверь этот: дух славян! Бомбы, падавшие на Югославию, не разбудили этот дух, но первая ракета, запущенная на города Белоруссии или России, вздыбит славянскую ненависть; русич заревёт, как раненый медведь, и почнёт крушить всё на своём пути. Вот тогда твои обидчики и всё торгашеское комарьё, вьющееся на рынках и сдирающее с нас кожу, не успеют добежать до вокзалов и аэропортов. Вместе с ними пойдут на распыл и все те, кто ныне, словно жадные крысы, ползают по кабинетам и залам Кремля. В одночасье нам ответят все, кто разрушал Россию. И, как сказал один их же человек, возмездие настигнет и в туалете. Вот к такому времени и копи силы.

Артур задумался. Потом сказал:

– Ты, дедушка, говоришь как русский. А во мне течёт кровь и арабская; они, арабы, устроены иначе. У нас месть на первом месте. Если ты меня обидел, да ещё до крови, я должен тоже пролить кровь. До тех пор мне жизни спокойной не будет.

С минуту молчали. Паузу прервал Артур:

– Но скажи мне, дедушка: так ли уж сильно я похож на кавказца? Ведь если я на них похож, как жить мне в России?

– Кавказцы разные бывают – есть и рыжие, и курносые, но что цветом они, как ты, немножко шоколадные – это уж точно. И кудряшки у них, как у тебя, часто встречаются. Но, конечно, ты русский и по внешнему виду. А если у тебя есть что-то и от араба, то их, арабов, у нас уважают. Русский человек и вообще-то уважает всех, кто ему не вредит. А ваш брат, арабы, народ честный, смирный и покладистый. С вами легко жить. Мы потому всё время к арабам тянемся, да и арабы нас за друзей признают. Так что тебе, вроде, беспокоиться не о чём. И обидчикам своим мстить погоди. Мать тебе славянскую кровь дала. Душа у тебя русская. И талантом Бог не обидел. Не случись в России этой проклятой перестройки, быть бы тебе большим учёным, наследником Павлова. Но так уж у нас, русских, на роду написано: то песнями звенит наша жизнь, а то вот как теперь: черти в Кремле поселились, и радость у нас отняли. Я иногда думаю: может, Бог наказывает нас, русских, как нашкодивших мальчишек за то, что род свой забывать начинаем?

Артур присел к углу стола, в раздумье заговорил:

– Я, дедушка, сильно страдал, когда милиция в городе останавливала меня. Иногда готов был расплакаться от обиды. Я ведь русский, чувствую себя глубоко русским, – оттого и с отцом в Судане не захотел жить. Но теперь я словно заново на свет родился. Думаю: пусть проверяют! Пусть они чаще проверяют. Не буду обижаться.

– Так ты не поедешь с отцом в Судан? А я, грешным делом, подумал, что после этого случая...

– Нет, дедушка! Россия – моя Родина. Я, как и ты, русский и останусь им навсегда.

– Но если так – я вот чего тебе скажу: не впускай в душу слишком много ненависти. Кавказцы не всегда такими были, да и не все они в торговлю к нам ударились. Большинство-то живут у себя дома, и, как я вон, в огороде копаются. А во время войны у меня на батарее были они, кавказцы, и как все воевали. Это теперь демократы в них беса разбудили, зверем смотрят на нас, русских, а чего воззрились, непонятно. Ведь все они в разное время Христом Богом просились к нам, в Россию, на коленях перед русским царём стояли. И будет ещё время, когда вновь запросятся. Сами-то они всё время чего-то делят, друг на друга нож точат. Они только с нами, русскими, и уживаться могут, а потому что русский человек великую душу имеет. Достоевский эту душу мировой назвал…

Скопировать книгу…

Приобрести все изданные книги И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу: 194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.