10 805
Фрагменты из книги «Подземный меридиан»
Широко раскинул крылья-пристройки дворец Горного института. Издали он похож на орла. Опустился царь степей на вершину холма и стоит на виду у горняцкого города Степнянска. В левом крыле расположилась лаборатория шахтной автоматики: одиннадцать комнат, равных и квадратных, как пчелиные соты.
В крайней комнате – два стола. За одним из них сидит женщина в тёмном платье. Это Инга Михайловна Грива. Она старший научный сотрудник, теоретик. Когда ей поручается что-нибудь рассчитать, исчислить, то вся лаборатория знает о её «муках творчества». Отвлекает её только телефон. Гриве звонят часто, её беседы по телефону продолжительны. Обыкновенно Инга Михайловна говорит: «Что вы меня спрашиваете?.. Вы же знаете, как я загружена по работе. Прогулка?.. Какая прогулка? Да мне и обедать нет времени. Ой, не говорите, пожалуйста! Запарилась в расчётах. Вот вы мне звоните, а у меня перед глазами формулы...»
На её столе громоздятся стопы книг, главным образом математических. Блокноты, листы бумаги пестрят колонками цифр. Начальник лаборатории скажет: «Этот орган надо укрепить. Он принимает ударные нагрузки». И очертит на белом ватмане контур механизма, уйдёт. А Грива будет считать и считать. Она напишет ворох формул. Потом скажет: «Вы, Борис Фомич, нашли верное решение. Ваша интуиция, как всегда, непогрешима». И в доказательство поднимет над головой листы с расчётами. И уж, конечно, никому и в голову не придёт проверить её работу. Да и нет в этом никакой нужды. Инга Михайловна даёт предварительное решение. Окончательные расчёты лаборатория получает из вычислительного центра. И если выводы совпадают с заключениями Гривы, она торжествует. Инга Михайловна тогда снова идёт в кабинет начальника и там, сияя от счастья, потрясает над столом всё тем же ворохом формул: «Теперь скажите вы мне, пожалуйста: вам нужен вычислительный центр?..»
Грива не любит Леона Папиашвили, заместителя начальника лаборатории. Однажды он имел неосторожность сказать: «Во время войны у немцев пушка была, так её то ли Бертой, то ли Ингой звали». Такого выпада Инга Михайловна и родному человеку бы не простила...
Кабинет заместителя находится рядом с кабинетом начальника лаборатории. Как и у начальника, здесь на полу тоже лежит ковёр – не такой, разумеется, яркий, не такой чистый, но ковёр. И стол здесь двухтумбовый, массивный. Вот только клавишного телефона, как у начальника лаборатории, в этой комнате нет. Заместителю не положено. А может быть, Леон Георгиевич Папиашвили – хозяин кабинета – считает неудобным обзаводиться точно таким же инвентарём, как у начальника.
Папиашвили – человек деликатный. И замечательный в своём роде. О нём с полным правом можно сказать: «Леон Георгиевич положительный человек». Недаром каждый год его выбирают в местком профсоюза. Обычно голосуют за него единогласно. В его научной биографии есть много такого, к чему можно присовокупить слово «чудо». Человек, кончивший механический институт по курсу «Торговое оборудование», становится электроником – разве это не чудо? Говорят, Леон Георгиевич пришёл к директору института с запиской от академика Терпиморева – учёного с мировым именем. Утверждают, впрочем, и другое: Папиашвили изобрёл что-то невероятное и получил приглашение в институт. Толком же никто ничего не знает.
Иные считают, что глубина ума определяется способностью человека слушать. Чем умнее человек, тем он больше слушает других и меньше рассказывает сам. Конечно же, в этой зависимости нет ничего от истины. Ведь если пойти дальше, то вынужден будешь признать, что самый мудрый человек тот, который совсем не говорит. Леона Папиашвили отличает середина: он умеет слушать, но умеет и рассказывать. Среди институтских руководителей Леон Георгиевич вообще слывёт за человека внимательного, душевного. Для него нет начальников и подчинённых, старших научных сотрудников и младших, для него существует человек. И кто бы ни шёл по коридору, Леон Георгиевич приветливо смотрит человеку в глаза, слегка улыбается.
Иногда остановится, побеседует с вами. А то и пригласит в кабинет, попросит рассказать новости. Конечно, новости производственные, деловые. Если на ваших ресницах или бровях Папиашвили заметит чернь от въевшейся недавно угольной пыли, то фамильярно подмигнёт и скажет: «В шахту спускались?..»
– «Да, Леон Георгиевич, три дня работал на «Комсомольской-Глубокой», снимал схему транспортных коммуникаций». – «А ну-ка, ну-ка... – оживляется Папиашвили, – заходите, расскажите поподробней». Леон Георгиевич даже листок чистой бумаги к себе придвинет, карандаш возьмёт. И слушает внимательно, всё задаёт вопросы, велит чертить, показывать.
Другой сообщит ему о поездке за границу или, например, в Кузбасс. Леон Георгиевич и этого попросит чертить, показывать. Между делом, к слову, заметит о развитии подземного транспорта на наших шахтах, расскажет о новейших схемах транспортных коммуникаций. Шахту «Комсомольскую-Глубокую» не упомянет, но скажет: «На шахтах угольного бассейна...»
Время от времени, не часто, Папиашвили обходит кабинеты начальников лабораторий. Завернув к директору института, сообщит новости, сделает ненароком, по ходу беседы, обзор работы некоторых своих подчинённых, квалифицированный обзор, глубокий! Не преминёт назвать специальные журналы, имена зарубежных теоретиков. И каждую беседу закончит жалобой: «Всё время поглощает администраторская работа. Некогда заниматься своей темой».
Если в лаборатории шахтной автоматики кто-то ему не нравится, Леон Георгиевич упомянет имя этого человека. Когда же начальник спросит: «А как он?» – Папиашвили не торопится чернить сотрудника, но вид сделает многозначительный: склонит набок голову, закатит глаза – мину изобразит самую невесёлую... Влиятельное лицо понимающе закивает головой. Заметит: «М-да-а...» Может быть, потому кое-кто считает Папиашвили опасным. Но это уж откровенные завистники. Люди, не умеющие устроить свою судьбу, всегда завидуют другим.
Как и подобает заместителю, Леон Георгиевич питает неподдельное уважение к своему начальнику. Больше того, Папиашвили души не чает в Каирове. Он готов ему поклоняться не только в служебных, но и во всех остальных делах, не исключая глубоко личных. Вот и сейчас он хоть и зашёл к начальнику по служебному делу, но разговор у них вскоре перешёл на личные темы. Леон вынул из кармана ярко раскрашенную книжицу с экслибрисом, дарит Каирову. Борис Фомич говорит:
– Экслибрис... Помните, как у Горького: «Люблю непонятные слова...» Нет, нет, славно придумано. А?.. Экслибрис!..
Каиров вертит в руках подарок и с детской радостью разглядывает картинки. Папиашвили стоит у кресла, почтительно наклонив голову. Он только что вернулся из туристской поездки во Францию, откуда и привёз любопытную книжицу. Турист привез и ещё кое-что из Франции, но это «кое-что» он приберёг для заместителя директора института и для самого директора. Мелочи, конечно! Альбомчик с пикантными картинками. Самый что ни на есть пустяк!..
– Эмблема, – поясняет Леон. – Нечто вроде семейного герба. Одним словом, книжный знак.
Борис Фомич листает страницы, покачивает головой и, по привычке, напевает:
Где копчёнки ноги мыли,
Там шахтёры воду пили...
В юности Борис Фомич трудился на шахте крепильщиком. Старые горняки называли «копчёнками» женщин, работающих на откате, сортировке или отвале горной породы, – закопчённых, запорошенных угольной пылью.
Каиров работал под землёй только два года, но шахтёрские песни, прибаутки, побасенки крепко запали ему в душу, и он сыпал ими, дивя своих коллег знанием шахтёрского быта.
Все гудочки прогудели,
Парамона черти съели.
Весеннее солнце наполнило светом кабинет учёного. Степной ветерок парусом вздувал оконные шторы, обвевал высокое, как у судьи, кресло. Время от времени Каиров откидывался на спинку кресла, долго с наслаждением жмурился. Хорош у него заместитель, Леон Папиашвили. Всегда с какой-то новинкой, хитринкой. Один его внешний вид доставляет эстетическую радость. Чёрный костюм и ослепительной белизны рубашка. Ручейком льётся серый с крапинкой галстук. Всё наполнено жизнью, вкусом, обаянием. Когда Борис Фомич украдкой, с тайной завистью, смотрит на Папиашвили, ему вспоминается его собственная молодость.
Борис Фомич делит свою жизнь на два периода: на те годы, когда он боролся за своё счастье – это было до сорока лет, – и то безмятежное время, когда он, достигнув всего, стал наслаждаться жизнью. Вторая часть началась недавно, и именно теперь Каиров испытывает состояние полного довольства собой.
– Бригадир слесарей – Самарин-то башковит. Талантище, чёрт бы его побрал, а, Леон? Что вы скажете о Самарине?
Папиашвили взглянул на шефа удивлённо: «При чём тут Самарин?» Впрочем, Леону не привыкать к чудачествам Каирова, его неожиданным ремаркам, шахтёрским куплетам, посвистыванию. Сотрудники лаборатории называют это «размышлением вслух» и, по обыкновению, в такие минуты замолкают.
– Собственно, для вашей библиотеки старался, – выждав паузу, говорит Леон.
Да, у Каирова большая библиотека. Пожалуй, тысячи три книг наберётся. И каких!.. Борис Фомич представил, как на белых полях его книг сбоку от имени автора закрасуется фамильный знак. Экслибрис!.. Он, конечно, будет исполнен глубокой мысли, будет выражать суть хозяина, его характер, склонности, – выражать тонко, символично. «Вот только надо с Машей посоветоваться», – подумал он о жене. И взглянул на роскошный настенный календарь, где он точками отмечал дни пребывания Марии на курорте – в санатории «Горняк». До её возвращения оставалось ещё двадцать дней, а нетерпение его возрастало. Жалел Каиров, ох как жалел, что отпустил её на курорт. Впрочем, как её не пустить, если в последнее время отношения их всё туже натягивались. Вздумай он противиться – только бы усугубил дело.
– Чтой-то я его не вижу давно, Самарина, – прервал невесёлые мысли Каиров.
– Он в отпуске.
– Где отдыхает?
– Не знаю, Борис Фомич. Самарин мне ни сват, ни брат и даже не седьмая вода на киселе. Не знаю я ничего о нём.
Папиашвили был обижен невниманием шефа – тем, что Каиров, как ему показалось, холодно воспринял сувенир из Парижа. В то же время тонким чутьём своим уловил не праздный интерес шефа к бригадиру слесарей. И мысленно упрекнул себя за грубые, бесцеремонные слова в адрес Самарина. Решил тут же поправиться:
– Я его перед своей поездкой во Францию видел, ещё говорил с ним о схеме электронно-вычислительной машины. Он ведь со своей группой машинку какую-то делает – небольшую, для шахт.
– И сделает, Леон, сделает, – прерывает его Каиров, с загадочной хитринкой продолжая разглядывать набор экслибрисов. – Он, Самарин, такой – хоть и неуч, а в электронике кое-что смыслит. Дотошный он и настырный, всё копается в своих полупроводниках, копается... Глядишь, одно сделает, другое... Ведь реле утечки-то он соорудил. Слышали о реле утечки? Нет?.. Жаль, нам бы с вами надо знать об этом приборе, мы ведь с вами лабораторию автоматики возглавляем... Мд-а-а, автоматики. А приборчик славный. Маленький такой, но важный. АКУ называется. АКУ-у-у, АКУ-у-у... пропел Борис Фомич на манер мамаши, обращающейся к младенцу. – Автоматический контролёр утечки электрического тока.
– Не один он делает, всей бригадой, – мягко возразил Папиашвили, загораясь нетерпением узнать, к чему клонит Каиров.
– Неважно, неважно – зато делу всему он голова, Самарин. А теперь он и новую машинку маракует – посложнее и поважнее. И сделает! Как вы думаете, Леон, сделает, а?.. Непременно сделает. И патентик на неё оформит. А институт останется не причём. Будто и нет на свете ГорНИИ. И лаборатории горной автоматики нет – никого и ничего нет на свете, а есть один только слесарь – Андрей Самарин. Ни доктор, ни кандидат – всего-навсего бригадир слесарей, а приборчики да машинки делает вон какие.
– Не один он, Борис Фомич, с группой, – снова попытался уточнить Папиашвили. – У них и патент будет на несколько человек.
Каиров сделал вид, что не слышит этих уточнений; он запрокинул над креслом голову с лысиной, по которой полосами лежали рыжие с проседью волосы, лукаво подмигнул:
– А может, все-таки есть лаборатория горной автоматики?.. А, Леон Георгиевич?..
Папиашвили привычным жестом поправил змейку-галстук, неловко кивнул головой и буркнул что-то невнятное. Но Каиров понял, что заместитель с ним солидарен и что всё остальное образуется само собой.
Борис Фомич протянул Леону книжку экслибрисов.
– А ну-ка, Леон, какой бы вы предложили для меня знак?
Папиашвили раскрыл страницу, на которой была нарисована обнажённая женщина, лежащая на ковре. Срамница держала в руке две открытки с изображением остроносых кабальеро.
– Вы шутник, Леон, – сказал Каиров и сдержанно засмеялся. Он хотел тут же перевернуть страницу, но его пухлый короткий палец лишь загнул уголок листа. – Хе, чертовка! – прищёлкнул языком Борис Фомич. – Такая птаха, Леон, по твоей части. Ты, мил друг, не вали с больной головы на здоровую. – Каиров ласково журил Папиашвили.
Леон сиял. Угодил шефу, развеселил, доставил ему минуту удовольствия. Разумеется, он шутя предлагал Каирову заманчивый экслибрис, но втайне подумывал: «Чем плохой значок? Какой-то человек метит им свою библиотеку! Наверное, не глупый человек?» Леон никогда не жил в Грузии, а манера разговаривать и мыслить была у него сродни манере его соотечественников. Он только на трибунах не позволял себе употреблять такие, например, выражения: «За-а-чем так сказал?.. Нэ надо так говорить!..» Во всех же других случаях, и особенно в дружеских беседах с равными, Леон щеголял подобными оборотами. При этом разводил руками, наивно-снисходительно удивлялся, пучил сливово-чёрные влажные глаза.
Не торопясь, нехотя Каиров перевернул страницу. Тут ему предстал экслибрис совсем иного плана: склонённая на кулак мужская голова. В пальцах зажата автоматическая ручка.
– Леон, гляди-ка!.. Что скажешь?..
– Замечательный экслибрис!.. Главное, вашу сущность отражает. Мысль!
– А что ж, и верно. Значочек подходящий.
Так был выбран экслибрис Каирова. Голова, склонённая в глубокой думе, – вполне почтенный значок! Красуйся отныне в личной библиотеке учёного, ублажай его невинную прихоть. Прихоти бывают разные. Один любит собирать почтовые марки, другой – монеты, а третий – щекотать тщеславие. Собственное, конечно, не чужое. Бывали же в старые времена люди, заставлявшие слуг чесать себе перед сном пятки. Многие из них были неплохими людьми. Что поделаешь: природа человека сложна и противоречива. Рядом с добродетелью уживается дурное. И если мудрецы говорят, что в капле воды отражена вселенная, то почему бы человеку не иметь маленький значок, в котором бы отражалась часть его существа?
В конце концов, Борис Фомич мог выбрать другой экслибрис, он мог украсить свою библиотеку лежащей на ковре красоткой. Мы бы и тогда его не осудили. Но этого не случилось. Красотка хоть и понравилась Каирову, но чувству он предпочёл мысль. Склонённая в глубокой думе голова как нельзя лучше символизирует человека, посвятившего себя интеллектуальному труду…
Приобрести все изданные книги И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу: 194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.
178
10 996
3 578