Войны против людей становятся всё более изощрёнными

Пятнадцать технологий современной пропагандистской и информационной войны. Часть 1

Автор – Георгий Почепцов

Пропаганда стара, как мир, сегодняшнее внимание к ней обусловлено тем, что в наше время задействованы новые технологии, часто опирающиеся на принципиально иную технологическую поддержку. Во время Первой мировой войны, например, запускались миллионы воздушных шаров с листовками. Столь сложный «воздушный» путь сегодня выглядит детским по сравнению с возможностями телевидения или особенно Интернета в донесении нужной информации до конкретной головы, причём именно той, которая отреагирует нужным прогнозируемым способом.

Основные этапы развития коммуникаций (устные, письменные, печатные – в прошлом и нынешние дигитальные) несут в зародыше те или иные модели реализации информационной войны, поскольку новые технологии позволяют нарушать сложившийся информационный порядок. В голове человека присутствует эквивалентность информационной и физической картины мира, потому изменения в информационном представлении он автоматически переносит на реальность.

Устная модель цивилизации, распространённая на ранних этапах человеческого развития, когда все слышат одно и то же, охватывает ограниченное количество людей в рамках предела слышимости отдельного человека, цепочки: один человек – один человек. Эта модель может быть реализована и в пространстве, как в случае со слухами, но в таком случае имеет место замена одного слушающего другим. И тогда мы получаем действие, аналогичное распространению информации путём массовой коммуникации. Слухи максимально ориентированы на слушающего, поскольку передаваться будет только то, что: а) хочется услышать, б) настолько неординарно, что не может удержаться человеком без пересказа.

Вот, например, рассказ об обыске у секретаря Президиума Верховного Совета СССР: «В 1982 году по указанию Юрия Андропова, занимавшего пост генерального секретаря ЦК КПСС против Георгадзе возбудили уголовное дело. Инкриминировав ему в вину получение взяток за предоставление депутатских мандатов Верховного Совета выходцам из Грузии, и назначение их на высокие посты в Госплане, Внешторге и в Совете министров СССР. Во время обыска подмосковной дачи Георгадзе, которая была им превращена в филиал пушкинского музея, было найдено около 20 кг ювелирных изделий из драгоценных металлов, драгоценных камней более чем на 4 тысячи каратов, около 5 миллионов рублей, несколько десятков тысяч долларов США, фунтов стерлингов и прочей иностранной валюты. Самое большое впечатление на следователей Генеральной прокуратуры, проводивших обыск, оказали унитазы на даче Георгадзе. Все они были изготовлены из золота 999-й пробы. После завершения обыска, не дожидаясь решения суда, 23 ноября 1982 года Георгадзе совершил самоубийство (застрелился)».

Естественно, подобного типа информация: а) соответствует ожиданиям населения о коррупции и б) будет пересказываться, если станет достоянием кого-нибудь одного. Но в то же время, это правда, а не вымысел. Такие же слухи, точнее менее правдивые, например, использовал Андропов для того, чтобы помешать продвижению наверх Романова или Гришина.

В основе модели слуха лежит также конспирологическая составляющая. Слух передаётся потому, что человек становится обладателем скрываемой, например, властями, информации. Это определённый «моторчик» его движения.

В целом мы видим здесь работу универсального механизма – разрушения информационного монополизма (РИМ). Информация уходит из-под контроля, становясь самостоятельным игроком. А цензурирование всегда предполагает нежелание и боязнь «цензора» выпустить наружу неблагоприятную для себя информацию.

РИМ встречается во множестве вариантов информационной борьбы. Революции, хоть российская, хоть французская, меняя информационную монополию власти на интерпретацию мира, меняют в результате мир. Все цветные революции заняты тем же: они выносят на передний план «обиды» со стороны власти, в то время как власти в своей информационной политике повествуют только о своих достижениях.

Холодная война строилась по модели РИМа. Зарубежные радиоголоса рассказывают о том, о чём умалчивали советские СМИ. Это давало возможность трансформировать информационный аналог советского мира, так сказать, его информационную карту. Реально малочисленные диссиденты в построенной Западом картине мира становятся равноценными настоящим игрокам, обладающим подлинным политическим весом, поскольку слова и дела и тех, и других подлежат активному освещению. Став равными или эквивалентными информационно, диссиденты получают иной статус.

В наше время эта модель вновь была использована в случае мусульманского мира, когда Запад стал давать голос умеренным игрокам, чтобы заглушить голос радикалов. Умеренный теолог, например, получал дополнительное освещение, тем самым усиливая статус умеренного подхода.

Этот метод ещё можно обозначить как перераспределение информационного веса игроков – ПИВИ, поскольку результатом информационных интервенций в чужую картину мира является именно это. Молчащий на экране советского ТВ диссидент становился говорящим субъектом в зарубежной радиопередаче.

Пастернак получает Нобелевскую премию в результате активного участия западных спецслужб [см. тут, тут, тут, тут и Толстой И. Отмытый роман Пастернака. «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. – М., 2009]. Там была и вынужденная посадка самолёта на Мальте, чтобы скопировать рукопись, а затем и печатание экземпляра «Доктора Живаго» на Западе в качестве псевдосоветского издания, поскольку премия не даётся за произведения, не изданные в своей стране. В результате роман становится псевдокнигой, якобы изданной в СССР.

Толстой суммирует свои разыскания следующим образом: «ЦРУ сделало всё для того, чтобы в то время, как тогда выражались, «поднять» Пастернака. Причём, «поднимали» его не только американцы, но и англичане. «Поднимали» его и во Франции, и в Италии, и в Германии. В апреле 2014 года на сайте газеты «Вашингтон пост» появились документы, которые доказывают, что "поднятие" Пастернака было централизованным действием. Это не значит, что в СМИ того времени люди свободной части мира не могли делать это по собственному желанию, усмотрению и вкусу. Но при этом была и целенаправленная, организованная и согласованная кампания по продвижению Пастернака к читателям, укреплению его фигуры в общественном мнении. И, конечно, эта кампания сыграла большую роль в получении им премии…»

При этом он не отрицает значимости романа, достойного Нобелевской премии: «Общество было как бы травмировано тем, что роман Пастернака был выпущен с помощью ЦРУ США. Моя позиция такая: ну и что, что ЦРУ оплатило этот роман? Почему это должно бросать какую-то тень на Пастернака или на кого-то другого? ЦРУ Пастернаком не интересовалось. Борис Пастернак понятия не имел о существовании американской разведки или интересе к нему со стороны американской разведки. Так этого интереса и не было. ЦРУ интересовалось исключительно рукописью, которую они финансировали, оплатили и помогли выпустить для того, чтобы отвесить политическую оплеуху хрущёвскому режиму…»

В этом случае пропаганды Пастернак не был диссидентом и борцом с режимом, вся эта мифология была вписана позже, чтобы сделать более системным присуждение премии.

Перестройка также использует модель ПИВИ, когда массово даёт право голоса прошлым «врагам» (пример – Бухарин и многие другие). О них мало что было известно в послевоенное время (или информация была полностью негативной, как о Троцком), поэтому общество начинает активно поглощать всю новую информацию, полностью противоположную предыдущей. А получаемая впервые информация об объектах закрепляется в коллективной памяти как знание.

Третий вариант – это создание управляемых массовых единств (СУМЕ). ЦРУ создавало свои конгрессы интеллигенции, СССР – свои. Всё это – создание источников информационных потоков для удержания их в рамках повестки дня. Это и разного рода демонстрации, и цветные революции. То есть массовые акции, интерпретировать и реинтерпретировать которые могут все, вкладывая в их слова нужные смыслы.

Информационная война активно эксплуатирует метод замены тактического стратегическим, что даёт возможность управлять восприятием (УВ). Когда кого-то называют «фашистом», то это использование стратегического обозначения, относящегося к знаниям, хотя в этом случае надо было пользоваться тактическим обозначением, которое относится к информации, поскольку описывается конкретный факт. Информационная война сознательно путает своего зрителя, подсовывая ему обозначение-знание вместо отсылки-информации о факте.

Мы можем изменять восприятие мира, трансформируя его героику. Можно обозначить этот метод трансформацией героики, присоединив сюда также удержание старой героики в противовес вводимой реальностью новой. Этот метод можно обозначить суммарно как УГ – управление героикой. Любая социальная смена принципиально меняет список героев, что ведёт к борьбе не только с героями, но и с памятниками, как их символизациями.

Герои и их нарративы обладают сильной воздействующей силой. В случае телевизионного сериала герой своим поведением может задавать важные отношения, к примеру, с государством, поддерживая патриархальность этих отношений или акцентируя бунт как инновационный характер поведения. Герой делает разрешённым новое поведение или закрепляет старое. Известны примеры увеличения числа самоубийств после выхода книг Карамзина «Бедная Лиза» и Гете «Страдания юного Вертера». Кстати, уже одни названия этих книг в определённой степени программируют будущее поведение.

Исследовательница Тоболовски, изучая образы профессоров в американских телесериалах, находит их скорее негативными, чем позитивными [см. тут, тут и тут ]. Она проанализировала 12 сериалов, созданных с 1996 по 2014 г., придя к выводу, что профессор в них является не очень приятным героем. Он пьющий, одинокий, плотоядный. Или из другого её анализа: старый, нудный, белый, скупой.

Некоторые её выводы очень просты. Так, берясь за образ профессора Соломона из «Третьей планеты от Солнца», который по сюжету является пришельцем, она акцентирует аномальности его поведения как пришельца, которые в то же время вполне вписываются в образ профессора. Она также пишет: «Академиков часто показывают как алкоголиков (Max Bickford), разведённых (Max Bickford), одиноких («Третья планета»; Max Bickford; Sabrina; Boy Meets World; The Parkers), вступающих в случайные связи (Max Bickford; Третья планета; Felicity; Sabrina; Boy Meets World) или применяющих насилие («Баффи – истребительница вампиров»)».

Кстати, отталкиваясь от её анализов, предлагается также вариант конструирования героики. Его можно назвать конструктором героя под нужные для коммуникатора параметры.

Тоболовски связывает такой показ профессора с общей тенденцией к антиинтеллектуализму в американских медиа (см. ещё одну работу на тему антиинтеллектуализма медиа). Однако следует также признать, что в период правления Барака Обамы начались попытки исправления этой ситуации. К примеру, Пентагон оплачивал курсы сценаристов, помогающих сделать науку интересной с помощью популярного кино, где в качестве примера анализировался сериал «Числа». Лично Обама встречался с создателями телепередачи «Разрушители легенд», предложив им проверить в последующем возможность использования зеркал для поджога вражеских кораблей, как это случилось в Древней Греции. Всё это связано с общим падением интереса к естественным наукам, который США хотят изменить, опираясь на силу кино.

СССР вырос как на базе моделирования героев, так и в не меньшей степени на базе моделирования врагов. Герой также хорошо задаётся уровнем его врагов. Так что мы можем выделить в качестве ещё одного инструментария УВ – управление врагами. Чем сильнее враг, тем выше статус героя. Управление врагами реализуется в принятой как прошлой, так и современной стратеги пропаганды, направленной на демонизацию (негативацию) противника, который начинает совершать такие поступки, за которые его и следует уничтожать. Управление врагом заставляет массовое сознание оправдывать любые действия против тех, кто был заклеймён как враг. И понятие «врага» – это вновь из области знаний, а не информации. У него есть только та конкретика, которая разрешена этим более высоким уровнем.

Аномальность (та или иная) врагов является очень сильным средством выстраивания сюжета. Без врага никакой герой невозможен и даже не нужен. К тому же враг, в отличие от героя, не имеет ограничений поведения.

Супергероев привязывают в анализах к тому, что можно обозначить как «супервраг»: «В лучших фильмах про супергероев всегда есть великие злодеи. На самом деле, довольно часто как раз великие злодеи и делают эти фильмы замечательными, так как в целом злодеи интереснее героев. Они обладают свободой, могут быть смешными и эксцентричными, а герои из комиксов всегда скованы кандалами каких-то обязательных стандартов (если не считать Карателя). «Бэтмен» Тима Бертона (1989 г.) не только положил начало картинам про супергероев с крупным бюджетом, но и породил злодеев, которые затмили героические суперподвиги».

Управление поведением, его программирование в значительной степени связано с нарративом, с тем сюжетным разнообразием, в рамках которого движется герой. Герой как правило является Спасителем, поскольку Враг пытается нанести вред Жертве. Герой её спасает. Таков типичный нарратив героя. Его прочтение / просмотр вызывает выделение окситоцина, который и трансформирует поведение человека, делая его более просоциальным.

Определённые сюжетные «цепочки» повторяются бесконечное количество раз, меняется только конкретное наполнение тех символических ролей, которые в них задействованы.

Соответственно, начинают работать и системы управления поведением, «притянутые» из прошлого. Шомова, например, пишет: «Образ – самый, пожалуй, простой, даже "лобовой" вариант эксплуатации архетипа в политической коммуникации. Гораздо тоньше и интереснее политика работает с такими, скажем, вещами, как архетипическая метафора, архетипический запрет, архетипическая тайна… Когда начинаешь разбираться, почему тот или иной лидер в своей риторике так активно использует, например, метафорические сравнения с болезнью или смертью, становятся лучше "видны" его подлинные, скрытые верхними слоями политической корректности, взгляды на предмет разговора. Точно так же перестаёшь изумляться, отчего столь популярны у некоторых сегментов молодёжной аудитории акции движения «Наши», как только сумеешь разглядеть за их сценариями и структурой попытку повторить тайные ритуалы древних элевсинских мистерий…»

Современный мир всё равно в значительной степени опирается на своё виртуальное прошлое, поскольку его сюжеты уже были апробированы на массовой аудитории. Это напоминает повтор голливудских героев и сюжетов, переносимых из комиксов на большой экран.

В следующей части статьи мы расскажем о таких технологиях как манипуляция с источником, управление парадоксальностью, управление каналом коммуникации, управлением фреймами и управление развлекательностью.

Источник

Пятнадцать технологий современной пропагандистской и информационной войны. Часть 2

Автор – Георгий Почепцов

Канадский социолог и исследователь массовых коммуникаций Гарольд Иннис считал, что любые медиа не являются объективными, поскольку преследуют цели контроля пространства и времени [Tremblay G. From Marshall McLuhan to Harold Innis, or From the global village to the world empire// Canadian Journal of Communication. – 2014. – Vol. 37. – N 4]. Иннис считал, к примеру, средневековые монастыри монополистами знаний, поскольку в них тексты переводились с недолговечного папируса на долговечный пергамент. При этом отбирались «правильные» тексты, а «неправильные» уходили в небытие. Советская цензура, как и любая другая, также тиражировала «правильные» тексты, не допуская к тиражированию «неправильные».

Можно продолжить это наблюдение и объяснить его следующим образом. Структура (экономика) информации отлична от структуры (экономики) знаний. Если информация может базироваться на одном наблюдении, то знания требуют большого числа наблюдений. Каждая манипуляция пытается подать свою информацию как знание. Например, реклама закладывает свою информацию в мозг потребителя, чтобы «включить» её в момент возникшей у него потребности (имеем переход: реклама зубной пасты на экране – бренд при виде полки в супермаркете). Известен феномен, что через две недели из памяти стирается источник информации, тем самым бренд зубной пасты в нашей голове превращается из информации в знание. Аналогично пропаганда перепрыгивает через уровень информации (факта), оперируя сразу знаниями.

Именно печать, разрушив единственно авторитетные цепочки, создала феномен бесконечного вброса информации, который используется во всех информационных кампаниях. Затем со ссылкой, которая якобы создаёт легитимность, его могут перепечатывать более солидные источники. СССР подобным образом сначала имплантировал нужные материалы в одну индийскую газету, а потом сам же перепечатывал их, распространяя по всему миру. Назовём этот инструментарий манипуляцией с источником (МИ).

Интернет повторяет путь создания множественности источников, первым шагом по которому было книгопечатание. Из-за «дешевизны» данного пути выхода со своим мнением мы имеем практически не массовое слушание, как это было в прошлом, а массовое говорение. Книгопечатание, кино и телевидение создали массового потребителя информации, Интернет – это массовость источников информации, ярким примером чего являются блоги. Право на авторство резко расширилось, одним из негативных последствий чего стал троллинг, которому сегодня посвящается всё больше исследований [см. тут и тут].

Харари в своей книге об истории человечества говорит о роли воображаемых объектов в становлении человека [Harari Y.N. Sapiens. A brief history of humankind. – London, 2014]. Именно они (а в эту категорию он включает и современные демократию и права человека) позволили обезопасить коммуникации между незнакомцами, создав связующие силы в виде религии, торговли и империй. Неизвестный человек перестаёт быть чужим, поскольку он пользуется той же символической системой.

Сюда же мы можем отнести и праздники, например, учитывая противоречивое отношение к празднованию 9 мая. Праздник, несомненно, является объединяющей символизацией. Более того, он выступает чётким маркером «свой/чужой». Непризнание «моего» праздника вытесняет этого человека из списка «своих».

Ремчуков говорит также о другой роли праздника – как механизма, убирающего внимание от имеющегося негатива: «Голливуд как Фабрика грёз по-настоящему расцвёл с наступлением Великой Депрессии в США. И вот эти бесконечные мюзиклы, танцы, чечётки, бесконечная вот эта жизнь и становление Голливуда, и звёзд, и новых гонораров, нового массового кино совпали именно в период самый тяжёлый с экономической точки зрения, когда депрессия охватывала целые районы, 35-40% было безработных и люди перемещались по стране, искали любой заработок, там, рыть канаву или строить дорогу. Но сейчас, если говорить о 40-х годах в Америке, о 30-40-х, то, безусловно, Голливуд порождает такую визуальную картинку счастливую. Так что я думаю, что это весьма манипулируемая, то есть осмысленно создаваемая картинка нашей жизни».

Вероятно, в будущем станет возможным более объективное исследование реагирования мозга на праздник в плане выделения окситоцина. Например, это можно увидеть при реагировании отцов на фотографии своих детей. Интересно, что в случае родительской и романтической любви происходит блокировка области мозга, отвечающей за рациональность [Bartels A. a.o. The neural correlates of maternal and romantic love // Neuroimage. – 2004. – Vol. 21. – I. 3; Bartels A. a.o. The neural basis of romantic love // NeuroReport. – 2000. – Vol. 11. – N 17]. Обратим внимание на этот феномен, ведь к нему, по сути, и стремится пропаганда, перенасыщая своё сообщение эмоциями, поскольку в такой ситуации рациональность оказывается вне игры.

Но вернёмся к Харари, который по-новому посмотрел на изобретение денег, высоко оценив их в качестве инновации: «Деньги являются наиболее важным и революционным изобретением в истории». Он объясняет это тем, что они создают доверие между незнакомцами. Харари говорит: «Удивительная вещь, касающаяся денег, – это то, что они представляют собой не технологическую, а психологическую революцию». Капитализм трактуется деньги как наиболее поздний вариант религии: «Это наиболее успешная современная религия, так как большинство стран и народов верят в него». Капитализм возник 200 лет назад, и люди тогда считали и считают сейчас, особенно в постсоветской ситуации, что все проблемы будут разрешены благодаря капитализму.

Здесь упоминается феномен «доверия», который одновременно является важнейшей целью пропаганды. Можно вспомнить, как менялись типы экспертов, несущих правду с экрана в период перестройки. Если вспомнить «человека доверия» советского времени, то это мог быть известный рабочий или секретарь обкома, которого потом заменили  (журналисты, писатели, диссиденты), массово вошедшие в списки первых перестроечных Верховных Советов.

Перестроечная программа «Взгляд» обладала именно этим набором приглашённых в эфир лиц, хотя и создавалась с подачи ЦК и КГБ для противодействия западной пропаганде среди молодёжи. Вот воспоминания главы Гостелерадио СССР Кравченко [см. тут, тут и Кравченко Л. Лебединая песнь ГКЧП. – М., 2014]:

«В 1987 году секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев пригласил к себе первого зампредседателя КГБ Бобкова, Афанасьева от "Правды" и меня, и объявляет нам: "Через три месяца мы прекращаем глушить западные радиоголоса. Поэтому сейчас самое главное: уберечь молодёжь от тлетворного влияния Запада", – эту фразу Яковлева я записал в блокнот, который у меня цел и сегодня, – и поэтому мы должны за короткое время создать свои программы особенно для утреннего и вечернего эфира". Я в свою очередь собрал у себя в кабинете талантливых ребят из молодёжной редакции и предложил им сделать эти музыкальные информационно-развлекательные программы. Смелые по сюжетам и фактам, неожиданные по интерпретации этих фактов».

Всё это говорит об ещё одном методе блокировки рациональности – парадоксальности. Получается, что парадоксальность человека, факта, теории захватывает нас и не даёт возможности включиться критическому мышлению. Перестройка, запуская новые факты и новых людей, активно воспользовалась тем, что можно обозначить как управление парадоксальностью (УП). Мёртвое советское телевидение было моментально положено на лопатки новыми информационными потоками.

Этот же феномен подтверждают миллионные тиражи перестроечных газет и журналов. Информационный застой был взорван. Новые потоки блокировали любую рациональность. Журнал «Огонёк» блистал, что отражает и появление диссертаций на тему «Огонька», и круглые столы на эту же тему [см. тут, тут, тут, тут и тут ]. О некоторых других контекстах того времени см. тут, тут и тут.

Последняя работа – диссертация Брусиловской об «оттепели», из которой мы приведём длинную цитату: «Такое "состояние умов" было подготовлено прежде всего кинофильмами и радиоприёмниками, взятыми в качестве военных трофеев. Эти, по выражению В. Аксёнова, "платонические рандеву со свободой" нарушили целостность мировосприятия послевоенного поколения и послужили стимулом интереса к жизни за "железным занавесом", а также желания выделиться из стандартно-серой и комсомольско-однообразной массы, найдя себе иных кумиров, нежели предложенных официальной пропагандой. Следствием вышеперечисленного становится увлечение джазом и появление "стиляжничества" как первой попытки проявления альтернативы общепринятым нормам социалистического быта. "Стиляжничество" – явление, которое вызрело внутри советской системы и самими фактом своего существования и противостояния официальной идеологии подтвердило большие резервы послевоенного поколения.

Состоявшийся в 1957 году Международный фестиваль молодёжи и студентов стал в прямом и переносном смысле слова «открытием Америки». Превращение Москвы на несколько дней в некое подобие Вавилона дало свои определённые результаты: исчезновение мифа о западных людях как о несчастных и обездоленных и одновременно рождение нового мифа – мифа о загранице как об универсуме, где жизнь в любых её проявлениях лучше и качественнее, чем в отечественном варианте. Меняются и политические ориентиры властей – во внешней политике – всё больше приобретает влияние тенденция на мирное сосуществование с капиталистическими державами, во внутренней политике – провозглашается курс на улучшение благосостояния людей, материальным воплощением которого становится массовое жилищное строительство, получившее в народе прозвище "хрущобы"».

То есть «оттепель», от «авторства» которой Хрущёв всеми силами открещивался, была «чертежом» будущей перестройки. Причём мы видим явный повтор почти всех «силовых» линий, направленных на разрушение советской модели.

Не только Хрущёв «шарахался» от перестройки. Участники тех событий также сами «отодвигают» от неё Хрущёва. Например, Хуциев вообще отрицает роль Хрущёва: «Это враньё, что на ХХ съезде он разоблачил культ личности. Это всё было сделано сразу после смерти Сталина – поднимите газеты того времени. Буквально через месяц после смерти Сталина во всех центральных газетах: в ЦК КПСС планировались материалы о преодолении культа личности и о коллегиальном руководстве. Это всё было до Хрущёва. А он потом стал всех отставлять от должностей. Как он, например, с Жуковым поступил, который спас его, когда его хотели снять? Он его снял в тот момент, когда он плыл на корабле, когда у него не было даже возможности ничего сделать. Термин "оттепель", хрущёвская оттепель – никакого отношения этот термин к Хрущёву не имеет».

Последнее замечание имеет архивное подтверждение. Дословно по одной из стенограмм Хрущёв произносит следующие слова: «Сложилось понятие о какой-то "оттепели" – это ловко этот «жулик» подбросил, Эренбург. Вот сейчас берут художественное произведение и по нему делают кинокартины. Делается картина "Лес" Леонова. Когда я читал, я весь покрыл себя синяками, и то мог только первую книгу прочесть, вторую взял – ну никак не идёт, никакие возбудительные средства не действуют. Вот мне Микоян говорил: "Ты знаешь, какой Окуджава? Это сын старого большевика". А старый большевик тоже был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонистом. Так что, конечно, дерьмо».

Пыжиков, автор монографии об оттепели, также подчёркивает роль того, что миллионы людей побывали во время войны за границей [см. тут и Пыжиков А. Хрущёвская «оттепель». – М., 2002]. Хоть и с оружием в руках, они увидели другую жизнь, что потребовало внимания государства к выстраиванию потребительской модели жизни в ответ. Все изменения, приписываемые Хрущёву, были задуманы намного раньше, до его правления (см. современную дискуссию об оттепели тут и тут).

Информация, а не только знание являются силой, способной трансформировать общество. Возможно, в СССР это было связано с тем, что его часто именуют «логоцентрическим», то есть слово здесь играло более существенную роль, чем в других системах. Гройс пишет: «Медиумом экономики являются деньги. Экономика оперирует цифрами. Медиумом политики является язык. Политика оперирует словами – аргументами, программами и резолюциями, а также приказами, запретами, инструкциями и распоряжениями. Коммунистическая революция представляет собой перевод общества с медиума денег на медиум языка. Она осуществляет подлинный поворот к языку (linguistic turn) на уровне общественной практики».

Язык – это не только символы, но и коммуникации. Бернейс также говорит о коммуникации как об инструментарии по трансформации обществ: «Сеть коммуникаций, которые иногда дублируются, пересекаются и накладываются друг на друга, совсем не теория, а факт. Нам нужно признать значимость современных коммуникаций, осознать, что это не только сложно организованная сеть, но также и могущественная сила, ведущая общество к благу или, не исключено, к злу…»

Сегодня возник и новый уровень подачи информации – дигитальная коммуникация. Как оказалось, человеку свойственно разное реагирование на информацию, подаваемую на бумажном и электронном носителях [см. тут, тут и тут]. Например, отвечая на абстрактные вопросы после прочтения рассказа, читавшие бумажную версию дали 66% правильных ответов, в то время как читавшие дигитально, дали только 48% правильных ответов. При ответах на конкретные же вопросы ситуация изменилась: теперь 73% правильных ответов было при электронном чтении и 58% – при бумажном.

Авторы пытаются объяснить этот феномен тем, что дигитальные технологии запускают конкретное мышление человека. Они же связаны с быстрой обработкой информации, с немедленным вознаграждением, которым характеризуется взаимодействие с дигитальной платформой. Одновременное выполнение многих задач, отвлечение внимания, перегрузка информацией также заставляют выбирать полюс конкретности в системе от конкретного к абстрактному. Всё даёт вполне конкретные подсказки по созданию материалов для будущих поколений пропагандистов, которые и сегодня большее влияние начинают уделять материалам, которые появятся на дигитальных платформах.

В более ранней работе эти же авторы, при анализе игр, также приходят к выводу, что аналоговые платформы активируют концепты, относящиеся к когнитивной сложности [Kaufman G. F. a.o. Lost in translation: comparing the impact of an analog and digital version of a public health game on players’ perceptions, attitudes, and cognitions // International Journal of Gaming and Computer-Mediated Simulations – 2013. – Vol. 5. – N 3]. Ещё одним объяснением, которое они приводят, является то, что дигитальная игра, в отличие от её аналогового варианта, стимулирует повышенный уровень возбуждения и срочности. А это увеличивает степень сложности игры для игроков. В целом, можно обозначить этот метод как управление каналом коммуникации (УКК), когда определённые типы месседжей могут идти по одним каналам, другие – по другим.

Тут есть определенная параллельность с разграничением эпизодических и тематических фреймов новостей, предложенных Айенгаром [см. тут, тут и Iyengar S. Is anyone responsible? How television frames political issues. – Chicago, 1991].

Эпизодический фрейм акцентирует роль индивида в событии, тематический – проблемность, то есть они тоже как бы расположены в разных плоскостях: ниже и выше. Эпизодический фрейм говорит о единичном событии, тематический – о тренде. Эпизодический фрейм акцентирует изменения в человеке, тематический – как изменить решение проблемы. Как следствие, в первом случае вина за негативность ситуации ложится на человека, во втором – на государство.

Айенгар подчёркивает: «Людям демонстрируют эпизодическую подачу разных проблем – преступность, терроризм, бедность, расовое неравенство – с тенденцией приписывать ответственность за эти проблемы скорее индивидам, а не институциям или более широким общественным силам».

Тематические фреймы требуют большей подготовки (например, нужны прошлые события такого рода, комментарии экспертов), отсюда, в числе прочего, и их малая представленность в телевизионных новостях.

Отвечая на вопрос, что важнее факты или фреймы, Айенгар говорит: «Факты обычно вторичны. Ключевым вопросом является то, каким образом медиа будут указывать? Эпизодические фреймы указывают на индивидуальный аспект проблемы политики, в то время как тематический рассказ предполагает социальные причины». Так что мы можем обозначить этот метод как управление фреймами (УФ).

В работе о влиянии телевизионных новостей Айенгар с коллегами продемонстрировали, что акцент на одних событиях в теленовостях и игнорирование других не только формирует информационную повестку дня, но и позволяет оценивать кандидатов в президенты, исходя из их отношения к акцентируемым проблемам [Iyengar S. a.o. Experimental demonstrations of the "not-so-minimal" consequences of television news programs // The American Political Science Review. – 1982. – Vol. 76. – N 4].

Кстати, этот метод никогда не уходил с арены. Сегодня бывшие сотрудники Фейсбука подтвердили определённую манипулятивность своей новостной ленты. «Новостные кураторы», как они именуются в Фейсбуке, убирали новости, представляющие интерес для консервативной части читателей. Они также не ставят в ленту новостей о самом Фейсбуке. Это происходит таким образом: отобранные алгоритмом Фейсбука сообщения из консервативных изданий (например, из Breitbart, Washington Examiner или Newsmax) не ставятся на новостную ленту, если об этих событиях не говорят сайты New York Times, BBC и CNN. Есть также информация об использовании Фейсбука и на прошедших выборах; впрочем, компания сразу же выступила в New York Times с опровержением. В связи с этим была даже опубликована ранее закрытая 28-страничная внутренняя инструкция.

Коснувшись проблематики игры, следует также подчеркнуть, что сегодня возник даже термин GWAP – Games With A Purpose, игры с целью, где в качестве цели может быть не столько передача информации или знаний, но и привлечение людей к социальным проблемам. Здесь, как и в случае, например, телесериалов, реальные цели коммуникатора спрятаны за развлекательной оболочкой. Так что мы можем обозначить этот метод, набирающий серьезные обороты в последнее время, как управление развлекательностью – УР (о телесериалах см., например, публикации автора тут, тут, тут, тут,тут, тут и тут). Ведутся исследования в области разработки просоциальных игр (см. тут, тут, тут и тут; один из сайтов этой тематики – www.tiltfactor.org). Управление развлекательностью предполагает создание таких информационных и виртуальных продуктов, прикладные цели которых спрятаны. Они будут вторичными для пользователя, но первичными для создателей.

Не менее значимые разработки для будущих пропагандистских и информационных войн ведутся в сфере нейропсихологии, причём не только в области создания и понимания нарративов, где военные оказались одними из первых (после литературоведов, что естественно, и бизнесменов), но и в сфере оперирования с сакральным. Внимание к нейропсихологии сакрального, вероятно, во многом было вызвано тем, что последние военные конфликты оказались против людей другой культуры – мусульманской. Это вызвало призыв в военное дело не только антропологов, но и специалистов в области нейронауки.

Этрен делал работы по объективному пониманию сакральности со стороны нейропсихологии, рассмотрев в качестве объекта израильско-палестинский конфликт и ядерную программу Ирана [см.тут, тут и тут]). Ядерная программа Ирана стала интересным объектом, поскольку это было сегодняшним созданием сакральности (см. подробнее Dehghani M. a.o. Emerging sacred values: Iran’s nuclear program // Judgement and decision making. – 2009. – Vol. 4. – N 7; Dehghani M. a.o. Sacred values and conflict over Iran’s nuclear program // Judgement and decision making. – 2010. – Vol. 5. – N 7).

Этрен с коллегами пишут: «Различия в сакральных ценностях являются важной частью многих фундаментальных политических расхождений, что делает подобные диспуты трудными для разрешения [...] Представляющееся контринтуитивным понимание сакральных ценностей оппонента, как мы считаем, предлагает удивительные возможности для прорывов к миру. Поскольку люди эмоционально сопротивляются обсуждать сакральные ценности, обычно решается, что переговорщики либо должны оставить сакральные ценности на конец переговоров, либо обойти их с помощью значительных материальных стимулов. Наши эмпирические результаты и исторический анализ говорят о том, что это ошибочно. Фактически предложение предоставить материальные преимущества в обмен на отказ от сакральной ценности реально делает разрешение конфликта более трудным, поскольку люди рассматривают его как оскорбление, а не как компромисс. Оставление проблем сакральных ценностей напоследок только блокирует компромисс по материальным вопросам…»

Из последних исследований в нейронауке можно упомянуть также обнаруженную в мозге человека связку между символическими и социальными объектами [Tylen K. a.o. Trails of meaning construction: Symbolic artifacts engage the social brain // NeuroImage. – 2016. – Vol. 134]. Символические артефакты (флаг и под.) являются одновременно физическими и символическими объектами, поэтому они значимы в процессах социального взаимодействия.

Все эти аспекты при использовании их пропагандой можно обозначить как управление сакральностью – УС. Совершенно спокойно пропаганду вообще можно определять как управление сакральностью, поскольку патриотизм в значительной степени лежит в этой плоскости. Пропаганда выстраивает весь свой ряд объектов (героев, историю) именно под углом зрения достижения ими сакральности.

Интернет дал не только массового говорящего, когда всем стало доступно авторство, но и новый тип массового читающего/слушающего. Несколько утрируя, можно сказать: каждый может написать то, что услышат все. Однако некоторые сочетания параметров этого массового сознания оказались интересными для пропагандистов. Так, Росс, находясь на посту советника по инновациям Хиллари Клинтон, не уставал повторять одну триаду: технологии, сети и демография [см. тут и тут].

Расшифровать это можно так, что мир сегодня получил массовое сознание молодёжи, привязанное к Интернету и социальным Сетям, а власти потеряли контроль над всем этим. Поэтому и случилось так много именно молодёжных революций.

Источник

Пятнадцать технологий современной пропагандистской и информационной войны. Часть 3

Автор – Георгий Почепцов

Нынешние технологии стали мощным инструментарием. Мы также можем их обозначить как управление технологиями для целей пропаганды – УТП, имея в виду, что технологии «затачиваются» под потребности пропаганды.

У Фейсбука, например, множество планов доведения Интернета как до сельских районов всего мира, так и до городов. Например, он собирается строить 96 башен, которые покроют пространство всей Земли. Есть планы по установке на каждом городском фонаре устройств для сигнала Wi-Fi [см. тут, тут и тут]. Есть разработки дронов размером с Боинг, которые будут подняты в воздух гелиевыми шарами.

У Гугла также есть свой проект запуска в небо гигантских шаров для Интернета, которые гораздо дешевле спутников. Они могут держаться в небе по шесть месяцев. Гугл при этом ориентирован на южное полушарие, которое менее подключено к Интернету. При этих системах государства уже окончательно потеряют технический контроль над Интернетом и не смогут его отключать при чрезвычайных ситуациях.

Ассанж упоминает, что работающего сегодня в Гугле, а до этого в Госдепартаменте, как и Росс, Коэна можно назвать «директором по смене режимов» Гугла: «По его электронной переписке можно понять, что он оставил свои отпечатки на некоторых основных исторических событий Ближнего Востока. Он оказывается в Египте во время революции, встречаясь с Велом Гонимом, работником Гугл, арест и заключение которого создало ПР-дружественный символ восстания для западной прессы». И далее перечисляется целый ряд других стран, где появляется Коэн перед восстаниями.

Ваиль Гоним стал героем СМИ как человек, начавший восстание в Фейсбуке [см. тут, тут, тут, тут, тут, тут, и тут]. Когда же события только начинались, никто не мог понять, почему вдруг в центре их зазвучала фамилия работника Гугла.

В его выступлении звучит следующее: «14 января 2011года Бен Али покидает Тунис после возрастающих протестов против его режима. Я увидел в этом проблеск надежды. Египтяне в социальных сетях рассуждали: "Если Тунис смог, почему мы не сможем?". Я разместил на Фейсбуке событие и назвал его "Революция против коррупции, несправедливости и диктаторства" Я поставил вопрос перед 300 тысячами пользователей страницы: "Сегодня 14 января. 25 января День полиции. Это национальный праздник. Если сто тысяч из нас выйдут на улицы Каира, никто не сможет нас остановить».

Он считает, что именно социальные сети помогли восстать децентрализованному сообществу.

В 2012 году вышли уже и воспоминания, где он описывает, как стал региональным представителем по маркетингу Гугла в Каире [Ghonim W. Revolution 2.0. The power of the people is greater than the people in power. A memoir. – Boston – New York, 2012]. В одном из своих многочисленных интервью он говорит, что если вы хотите кого-то освободить, всё, что вам нужно, – это Интернет. Но он также говорит и следующее: «Сегодня мы знаем, что, если мы хотим освободить общество, мы сначала должны освободить Интернет».

В своём выступлении на TED-конференции он называет пять проблем современных медиа:

– мы не знаем, как бороться со слухами, а они распространяются среди миллионов,

– мы разговариваем с теми, кто думает одинаково с нами, остальных мы блокируем,

– дискуссии в онлайне слишком быстро переходят границы допустимого,

– стало очень трудно менять своё мнение из-за скорости и краткости социальных медиа,

– опыт социальных медиа создан под передачу, а не включение, под посты, а не дискуссии, поверхностные комментарии, а не глубокие дискуссии.

В любом случае опыт таких участников нельзя игнорировать. Это действительно технологический инструментарий пропаганды, который выстроен скорее под протест, чем под власть.

Кстати, Гоним очень чётко видит эти возможности, когда говорит: «Социальные медиа перераспределяют политическую власть. Они дают людям возможность развивать сети, организовывать акции и обмениваться информацией масштабно и за краткий период времени. Думаю, мы подходим к тому, что социальные медиа могут иметь существенное влияние на жизнь граждан – позитивное или негативное. С этим пониманием следующим шагом будет понимание платформами этого влияния. Решения по созданию продукта не должны опираться только на рост и охват, но учитывать также ответственность за влияние».

Кстати, не только специалисты по смене режимов, но и военные давно уже обратили внимание на роль социальных коммуникаций и нарративов (см., например, работы Ниссена тут, тут и тут). Он пользуется даже понятием «операции под контролем нарративов», считая, что они представляют собой «целенаправленный стратегический нарративно ориентированный анализ, планирование и выполнение операций для целей создания понятной связи между стратегическим намерением и дизайном кампании, чтобы достичь уверенности в том, что слова на политическом уровне соответствуют делам, изображениям и словам военной силы».

Странность и парадоксальность этого взгляда состоит в том, что точкой отсчёта, базой военной операции становится нарратив. Наверное, это можно объяснить тем, что на уровне стратегических нарративов двух противоборствующих сторон и заложена суть конфликта между ними.

О ещё одной характеристике технологического компонента пропаганды упоминают исследователи, говоря следующее: «Дигитальная связность увеличила возможности для персонализации с помощью способности контролировать информационный поток для точного определения, какая информация или коммуникации представляются нашим пользователям и когда. Этот личностный и в то же время связанный подход, при котором индивиды могут диктовать, что они хотят смотреть и когда, в то же время оставаясь в массе [...] получил название "публичной приватности"».

Термин этот пришел из работы 2008 года о влиянии Wi-Fi, позволяющего превращать публичную сферу в приватную. Здесь также говорится о публичных и полупубличных пространствах, позволяющих разнообразное социальное взаимодействие.

Напомним, что точно такие же новые перспективы подключения технологий увидели и создатели дигитальной дипломатии, подчёркивая: «Традиционные формы демократии всё ещё доминируют, но государственное управление двадцать первого века не представляет собой просто корпоративный ребрендинг – заменой телевидения Твиттером. Оно представляет изменения и в форме, и в стратегии – способом усиления традиционных дипломатических шагов, развитием базирующихся на технике политических решениях и поощрения киберактивности».

Как видите, здесь даже появился новый термин «базирующиеся на технике политические решения» (tech-based policy solutions).

Техника перестаёт быть всего лишь техникой, когда от неё начинают зависеть поступки и мотивации людей. Если наличие той или иной технологии начинает влиять на политические решения, более того, может приводить к смене режима в стране, то это говорит о том, что есть связка «техническое + политическое», что усиливая то, что именуется техническим, мы можем получать политические результаты.

Техника всегда как бы является частью будущего, поэтому этот тип развития трудно затормозить. Никому ещё не удавалось остановить будущее. Однако не менее активным является и прошлое. В прошлом также спрятаны те или иные варианты, позволяющие менять настоящее. Сильное настоящее нуждается в таком же сильном прошлом.

Один из активных участников Арабской весны, египетский историк Фами напомнил нам ещё об одном инструментарии пропаганды, который хорошо знаком всему постсоветскому пространству. Это не просто управление историей, а намного более точное высказывание – поиск той точки, от которой нужно выстраивать новую историю нового государства. Мы можем обозначить это как управление историей – УИ, как инструментарии пропаганды. Фами говорит и о выборе начальной «чистой» точки в прошлом:

«Даже в стране с такой сложной историей, как, например, Венгрия, есть понимание, что если они покажут, что есть такой ранний момент в современной венгерской истории, когда Венгрия была реально чистой, когда она не была загрязнена ни коммунизмом, ни нацистской оккупацией, ни гражданской войной, они могут использовать этот момент как объединяющий инструментарий, на котором построят свои надежды на будущее. Одной из проблем арабской весны является то, что мы не можем как арабы или как египтяне согласиться на такой точке».

Такая точка отсчёта, выполняя объединяющие функции, позволяет стране оттенить разъединяющие её события или людей. По большему счёту это чисто пропагандистская точка истории, поскольку в прошлом есть все виды людей и событий. Пропаганда же занимается тем, что усиливает одно, одновременно закрывая от массового сознания другое.

Пропаганда очень чувствительна ко всему новому, причём в этом случае нельзя говорить, что новое – это хорошо забытое старое. Сегодня на базе работы с большими массивами информации (big data), о которых много говорил Пентленд (см., например, тут и тут), возникли новые коммуникативные возможности, которые активно используются в избирательных технологиях, например, такой подход, как микротаргетинг, работающий в том числе и в бизнесе.

Новые результаты придут и от военных. Американские военные отправились в Силиконовую долину в поиске решения своих проблем с помощью искусственного интеллекта [см. тут и тут]. Они объясняют это идеей о необходимости третьей компенсации, понимая под ней получение неоспоримого доминирования над более многочисленным противником с помощью военно-технического превосходства. Первой компенсацией названа сфера ядерного оружия, второй – сфера точного оружия. Смена доминирующей военной парадигмы меняет ход истории. Правда, против милитаризации искусственного интеллекта выступили ведущие учёные, среди которых Стив Возняк и Элон Маск [см. тут].

Сходная ситуация прорыва может произойти и в сфере пропаганды и информационных войн. Например, интересное исследование появилось в журнале Nature о семантической карте в мозгу, когда слова из одной семантической области активируют строго те же части мозга, что фиксируется функциональным магнитным резонансом [Huth A.G. a.o. Natural speech reveals the semantic maps that tile human cerebral cortex // Nature. – 2016. – Vol. 532. – I. 7600]. Исследователей удивила симметричность левого и правого полушария в этом плане, поскольку всегда считалось, что семантическая репрезентация есть только в левом полушарии. Правда, была одна работа, где также результаты действия нарративов были видны в двух полушариях. Такое исследование может помочь понять теперь даже то, о чём думает человек.

Портер, который руководил статистическим моделированием в президентской кампании Обамы 2012 года, выступает на конференциях на темы «Модели убеждения в президентских кампаниях и как их применять в бизнесе» или «Большие массивы информации для маленьких кампаний». Он подчёркивает, что политические кампании, маркетинг, борьба за здоровый образ жизни объединяют миллионы индивидуальных взаимодействий с социальными, дигитальными и традиционными рекламными кампаниями с целью продвинуть людей к позитивным действиям. Портер считает, что до кампании Обамы всё это не носило научного характера. Он называет эту сферу моделированием убеждения, моделированием стимулирования. Метод стимулирования (подъёма) получает сегодня следующее определение: «Прогнозная модель, которая предсказывает влияние на индивидуальное поведение, возникающая в результате применения одного подхода вместо другого». В этом определении подчёркивается применение альтернативных видов воздействия.

В результате, речь идёт как бы о создании тысяч «квантов» влияния, которые обязательно должны принести результат. Никерсон, который также работал в кампании Обамы «директором по экспериментам», говорит, что Портер знает, какой параметр из файла избирателя может быть использован для воздействия на данного человека. Например, избиратель отказался от демократической подписки, тогда находится новая переменная, которая должна его вернуть. Или избиратель может являться зарегистрированным демократом, но его жена/муж – зарегистрированным республиканцем. И для интервенции в эту среду нужен другой соответствующий параметр. В результате, отобрав из тысяч параметров 15 работающих, можно воздействовать на миллионы.

Никерсон подчёркивает, что кампания, конструируя прогнозные модели, работает с тремя видами прогнозных оценок для каждого избирателя в базе: поведения, поддержки и ответной реакции.

Поведенческие оценки опираются на прошлое поведение и демографию, чтобы определить вероятность участия избирателя в разных формах политической активности. Поддержка оперирует с политическими предпочтениями граждан. Это уровень поддержки измеряется в процентах, но не индивидуально, а в определённой выборке. К примеру, 50% говорит о том, что половина данной выборки поддержит кандидата или проблему. Предсказание реальной ответной реакции достаточно сложно, поэтому в этом случае очень помогают полевые эксперименты.

В 2012 году обе партии потратили на работу с большими массивами информации 12 миллионов долларов. В результате, они знают, каким должен быть нужный месседж, для какой аудитории, в какое время его лучше подать.

Портер, создавший вместе с двумя другими участниками кампании свою фирму BlueLab (сайт – www.bluelabs.com),говорит: «Старое высказывание о рекламе гласит: я знаю, что половина моей рекламы не срабатывает, но не знаю какая. С помощью моделирования стимулирования (подъёма) вы можете определить, какая половина работает, а какая нет, или более точно – какие потребители более других прореагируют на рекламу, а какие – нет».

Исследователи справедливо акцентируют, что большие массивы информации – это на самом деле информация о поведении. И ещё один элемент этого опыта: «Флаеры направляются тем, кого можно убедить. Избиратель получает флаер, только если он или она прогнозируются как убеждаемые. Традиционный маркетинг посылает директ мейл тем, кто ожидаемо купит в случае контакта, а не из-за него. Это мало заметная, но критическая разница. Вместо определения того, является ли контакт удачным решением, моделирование убеждения определяет, является ли контакт лучшим решением, чем не-контакт».

Эпстейн изучал влияние поисковика Гугл на выборы. В результате, ему пришлось ввести термин «манипуляционный эффект поисковой машины» (search engine manipulation effect; SEME) [см. тут и тут]. Эта идея вошла в десятку топовых научных новостей 2015 года. Бизнес давно тратит ресурсы на то, чтобы оказаться в начале выдаваемого потребителю поиска. Только в Северной Америке на это уходит 20 миллиардов долларов. Люди фиксируются на том, что стоит впереди, даже если последующие результаты являются более релевантными.

Та же ситуация повторилась и в случае выборов. И поскольку многие выборы выигрываются с небольшим разрывом, это становится важной характеристикой. Ряд экспериментов показал, что так можно существенно поднять рейтинг кандидата. Этот метод он назвал новым контролем над разумом.

Кстати, одна из его статей называется «В будущем big data сделает обычные выборы устаревшими». Эта идея уже реализована в романе «Круг» Эггерса [Eggers D. The circle. – New York, 2013] (см. рецензии на книгу тут и тут).

Здесь под влиянием технологической компании выстроено полностью открытое общество, где политики, например, ходят с видеокамерами, чтобы все про них всё знали. Фирма «Круг», заправляющая всем этим, оперирует в своей идеологии максимами сродни оруэлловским: «ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ, ДОЛЖНО БЫТЬ ИЗВЕСТНО»; «ТАЙНЫ – ЭТО ЛОЖЬ, РАСПРОСТРАНЕНИЕ – ЭТО ЗАБОТА, ПРИВАТНОСТЬ – ЭТО КРАЖА». Вся политическая сила в результате сконцентрирована в поисковой машине, которой все верят патологически.

Будущий мир, естественно, может принести другой инструментарий, который не будет восприниматься сегодняшними глазами. То, что могло быть нарушением вчера, может перестать быть таковым завтра.

Сегодняшняя не-норма завтра может стать нормой. Например, сегодня Фейсбук обеспокоился обвинениями в антиконсервативном отборе новостей, породив разного рода опровержения [см. тут, тут и тут]. Цукерберг даже сам встретился с лидерами со стороны консерваторов, чтобы убедить их в отсутствии такого предубеждения [см. тут и тут]. Цукерберг написал:

«Силиконовая долина имеет либеральную репутацию. Но сообщество Фейсбука включает более 1,6 миллиарда людей любого происхождения и идеологии – от либерала до консерватора и всё между ними. Мы построили Фейсбук как платформу для всех идей». Но эта встреча всё равно вызвала неоднозначную реакцию в консервативной среде [см. тут и тут].

Билл Гейтс выделяет огромную сумму на создание информационной базы о женщинах и девочках в целях преодоления гендерного неравенства. Билл и Мелинда Гейтс считают, что для того, чтобы закрыть гендерный разрыв, надо закрыть информационный разрыв. Кстати, в одном из его интервью нам встретилась интересная фраза о разнице подходов Гейтса, Цукерберга и Джобса: «Я начал с архитектуры, Марк начал с продукта, а Стив Джобс начала с эстетики». И это отражает разницу разработчиков, но и разницу временную, когда следует акцентировать уже иные аспекты.

Сведём теперь в единую таблицу отмеченные выше пятнадцать технологий современной пропаганды:

Коммуникативный компонент в XXI столетии получил новое развитие. Это ещё один вариант инструментария, направленный на создание «доверия» между незнакомцами, выравнивающий страны под единую модель с помощью множества разнообразных информационных и виртуальных платформ. Интернет пришёл с глобализацией, ориентируясь на новый тип человека мира, который не связан барьерами религии или идеологии.

Источник

Игорь Ашманов «Информационные войны, влияние на детей

Игорь Ашманов «Технологии информационной войны»

Более подробную и разнообразную информацию о событиях, происходящих в России, на Украине и в других странах нашей прекрасной планеты, можно получить на Интернет-Конференциях, постоянно проводящихся на сайте «Ключи познания». Все Конференции – открытые и совершенно безплатные. Приглашаем всех просыпающихся и интересующихся…